ниже школьного возраста, требующая булавок на две копейки или что-нибудь в этом роде. Мужчины на работе или опохмеляются, дети в городских училищах.
В лавке холодно, на дверях намерзли ледяные сосульки, пахнет треской, кислой капустой, дрянным деревянным маслом. Лавка освещена керосиновыми лампами, хотя уже давно на улице брезжится сероватый дневной свет. Перед иконой на самом видном месте, между банками с пастилой в палочках и с мятными пряниками, теплится лампада. Под лампадой свидетельство на мелочной торг в деревянной рамке под стеклом, а около него высятся сахарные головы в синей бумаге. За прилавком рыжебородый приказчик в замасленном картузе, в полушубке и переднике. Около него подручные мальчики. И приказчик, и мальчики мечутся как угорелые, отпуская товар. Стукают медяки, опускаемые в выручку через щель в прилавке, звякают весы, и в то же время громко происходит выкладка на счетах. Суетня страшная, а приказчик то и дело кричит на подручных мальчишек:
– Порасторопней, порасторопней, ироды! В носу не ковырять! Отпускайте покупателей!
Молодая еще, но сильно испитая женщина с подбитым глазом, выглядывающим из-под платка, ставит на прилавок глиняную чашку и делает заказ:
– На пятак студня, на копейку польешь его уксусом и постным маслом и на четыре хлеба.
– Сегодня на деньги, Марья Потаповна, – делает замечание приказчик.
– Да знаю, знаю уж я. Вот гривенник, – отвечает женщина.
– А когда же должок-то по заборной книжке?
– Да скоро. Вот уж дрова дармовые раздавать начали, так я тебе свою порцию. На что мне теперь дрова? Я в углу с лета живу.
– У Кружалкиной?
– У ней. Она же от меня и квартиру приняла. Ведь из-за того же я и прошение о дровах подала, что летось квартиру держала и в старом списке я нахожусь, что в прошлом году дрова получала.
– Дама-ворон. Я про Кружалкину. Не выпустит она твоих дров. Ведь, поди, и ей за угол должна.
– Должна малость. Да что ж из этого? Я ей из рождественских приходских уплачу. Я в приходское попечительство подавала о бедности. На Пасху на детей два рубля получила. Ах да… Дай еще трески соленой на две копейки. Сам придет, так ему мерзавчик подзакусить надо.
– Какой сам? Ведь ваш сам на казенных хлебах сидит? – спрашивает лавочник, отпуская товар, и опять кричит на мальчишек: – Поживей, поживей, щенята! Не зевать!
Женщина улыбается.
– Хватил тоже! Уж у меня с Покрова новый, – дает она ответ.
– Охота тоже… – крутит головой лавочник. – Вам, Ольга Яковлевна, что? – задает он вопрос женщине в черном платке.
– Пол стеариновой свечки можно? Мне воротнички и манишки гладить, а подмазать утюг нечем.
– Да за четыре копейки есть свечка семерик. Возьмите цельную.
Женщина с подбитым глазом, получив покупки, не отходит от прилавка.
– Ты говоришь, охота… – продолжает она разговор. – Ведь женщина я тоже… Ты-то ведь сам каждый год ездишь к своей в деревню.
– У
