большой навес, где хранились дрова и сено. Старый каменный погреб-ледник, похожий на землянку с низкой округлой макушкой. В передней его части хранили все хозяйственные инструменты: мотыги, лопаты, кувалду, топор. Бочки, наполненные зерном и овсом. В дальней был погреб.
Я прибавила шагу, догоняя сестер. Куры, приметив у меня пучок клевера, как мухи на сладкое, тут же сбежались и лезли друг на друга, желая дотянуться до розовых бутонов, так аппетитно покачивающихся в моих руках.
Мы обогнули угол дома и не успели подняться на крыльцо, как услышали:
– Опять бездельничаете! – рявкнула мачеха, встретив нас у порога.
Шура тут же юркнула из двора, только мелькающую спину через щели забора и видели. Мачеха выхватила из моих рук неказистый, увядший на жаре клевер и швырнула во двор. Я с сожалением посмотрела на развалившийся пучок.
– В огороде работы полно. Как есть, так вы первые, как работать – никого не найдешь, – продолжала бубнить она, пытаясь завязать платок на затылке.
– Брось гневаться, все сделаем, – показался на пороге отец, не выпуская плетеную веревку из рук. – Чуть осталось, довяжу, и вместе пойдем, – спокойно сказал он. С гордостью растянул плетенку и с силой в стороны дернул: – Хороша. Крепкая. Не одно судно выдержит. Еще закажут, деньга будет нам.
Отец любил в свободное от работы в колхозе время руками мастерить. Плел корзины из лозы, веревки из конопли. Все время чем-то занимался, без дела не сидел. Кормилец, одним словом. Да и сердце у него доброе, весь в дедушку. В глазах, правда, грусть оставила след, губы редко трогала улыбка. Жили мы намного счастливее, когда мама была с нами. А с появлением мачехи словно черные тучи сгустились над крышей нашего дома, и никакой ветер не мог их разогнать. Настя порой говорила, что это моя детская глупая ревность, со временем свыкнусь. Может, и права она. Кто знает? Наверное, только время.
Мачеха махнула на него рукой, стрельнула на нас черными глазами и, схватив поржавевшее ведро, наполненное нарезанными яблоками, скрылась за углом дома.
– На столе обед ждет. Мы с Аглаей уже поели, вас не дождались, – хмыкнул отец и вошел в хату, – как закончите, пойдем полоть. Картошку надо окучить.
Дом наш был небольшой. Одна комната: здесь и кухня, и спальня, и мастерская отца. За большой печкой пряталась койка. Раньше папа с мамой там спали. А теперь мамино место занимала мачеха. Каждый раз думая об этом, я злилась. Как можно с этим свыкнуться? Настя хоть и говорила, что смирение, как и прощение, приходит со временем, а сама-то уж год как избегала лишним словом обмолвиться с мачехой. Да и Аглая Михайловна делала вид, что нас не замечает. Готовила обеды, заботилась об отце, занималась бытом… Мы для нее лишь мрачные тени прошлого. Возможно, дело вовсе не в смирении, а в том, что мы все скупились на внимание, отзывчивость. Боялись быть отвергнутыми… Тяжелые мысли, мне не под силу, пусть Настя думает, как наладить семейные отношения.
Я прошла в хату. Отпустила бесполезную
