он был; но через Руссо он научился смотреть на Жан-Жака, через его книги он научился его читать. Француз, Руссо и Жан-Жак смогут все втроем (но только втроем) на последних строках текста сформировать то реальное общество, которое начало «Диалогов» выстроило как великий методологический миф, придав ему всю полноту мира. Вселенная на троих (структура которой столь явно предпочитается во всем творчестве Руссо), обещана в конце «Диалогов», как неизбежная мечта, которая может привести если не к счастью, то, по крайней мере, прочному умиротворению:
«Добавим, – предлагает Руссо Французу, – приятности видеть два благородных и честных сердца, открывшихся его сердцу. Умерим, таким образом, почет этого одиночества… устроим ему такое утешение в последний его час, когда дружеские руки закроют ему глаза».
Но тщетно сводить миф к очарованной троице, он все еще грезит. Чтобы стать совсем реальным, необходимо, чтобы он еще больше потеснился, чтобы он прекратил вызывать благословенную троицу и ее золотой век; необходимо будет отказаться называть Француза и призывать его третье присутствие; нужно, чтобы Руссо прочно соединился с Жан-Жаком. Тогда Надзор отступит в глубь небес, безразличных и спокойных; Знаки сотрутся; останется только Взгляд, бесконечно чувствительный и всегда готовый к доверию; взгляд, чудесным образом открытый вещам, но подающий лишь один знак того, что он видит внутреннюю экспрессию удовольствия существовать. Взгляд без надзора и экспрессия, обходящаяся без знаков, укоренятся в чистом акте радости, где вымышленная троица соединится, наконец, с суверенным одиночеством, уже божественным: «Отчего радуются в подобной ситуации? Ни от чего внешнего в себе, ни от чего, кроме себя самого и своего собственного существования; поскольку это длительное состояние, мы довольствуемся собой в себе, как Бог».
Миф, открывающий пространство «Диалогов» и в котором имели место, пытаясь присоединиться к нему, три его формы, в конце концов, находит реальность, к которой устремлены слово и мечта, только в первом лице «Прогулок одинокого мечтателя»: это лицо – единственное, что мечтает и говорит.
– Не являются ли Диалоги произведением сумасшедшего?
– Этот вопрос имел бы значение, если бы имел смысл; но творчество, по определению, – это не – сумасшествие.
– Структура произведения может оставить впечатление зарисовки болезни.
– Ясно, что сближение не есть истина.
– Вы ему запретили быть истиной, упорствуя в том, чтобы не говорить ни о бреде, ни о преследовании, ни о патологической вере и т. д.
– Я даже притворился, что не знаю, что безумие присутствовало повсюду, ранее «Диалогов»: мы наблюдаем его рождение и можем проследить его присутствие во всей переписке, начиная с 1765 г.
– Вы поместили творчество до возможности безумия. Как если бы получше стереть безумие из творчества; вы не назвали
