и др. Первый подход можно проиллюстрировать цитатой из опубликованной в 1932 г. «Философии права» Густава Радбруха (1878–1949): «Судья, находящийся на службе у закона и толкующий его, должен знать лишь юридическую теорию действия, которая в одинаковой мере чтит смысл действия и притязания закона на то, чтобы его функционирование было реальным и эффективным. Профессиональный долг судьи заключается в том, чтобы приводить в действие «волю действия», заложенную в законе, жертвовать собственным правовым чувством во имя высшего авторитета закона. Ему надлежит спрашивать лишь о том, что соответствует закону, и никогда о том, является ли это одновременно и справедливым. Можно было бы, конечно, поинтересоваться, нравственен ли судейский долг сам по себе, нравственна ли такая безоглядная жертва собственной личности ради правопорядка, будущие изменения которого невозможно предугадать. Однако сколь несправедливым ни было бы право по своему содержанию, неизменным оказывалось, что оно достигает одной цели уже даже простым фактом своего существования – правовой стабильности (безопасности). Судья служит закону без оглядки на его справедливость… Даже в тех случаях, когда судья, повинуясь воле закона, перестает служить справедливости, он всегда остается на страже правопорядка. Мы презираем священника, проповедующего против своих убеждений, но уважаем судью, который вопреки своему правовому чувству остается верен закону. Ценность догмата заключается лишь в том, что он служит выражением веры»[201]. После второй мировой войны, оценивая деятельность судей нацистской Германии, Г. Радбрух отредактировал свою концепцию, равно как некоторые философы права, обосновывающие ad hoc сталинский режим, после смерти вождя осуждали его и меняли свои взгляды на право, закон и их толкование.
Веру в непогрешимость любого действующего «здесь и сейчас» правителя, оправдание любых решений правоприменителя демонстрировали многие правоведы, в том числе Огюст Конт: «Каковы бы ни были органы практической власти, ее осуществление приобретает неизменный нравственный характер. Напротив, все метафизические системы ограничиваются регулированием объема каждой власти, не давая затем никакого принципа для поведения или оценки»[202]. Советская и следующая за ней правовая реальность, основанные на марксистско-ленинском правопонимании, согласно которому право есть возведенная в закон воля правящего класса, вполне вписались в каноны эксклюзивного позитивизма. Субстанция правящего класса эволюционировала от неорганизованного пролетариата под руководством стихийных революционеров начала XX в. до страты профессиональных администраторов во главе с руководителями спецслужб начала XXI в.
С точки зрения «революционной целесообразности» любые приказы акторов публичной власти, формализующие волю социальной страты (класса), могут толковаться как «закон» и «право», независимо от разумности, обоснованности и моральности нормативных
Радбрух Г. Философия права. М., 2004. С. 100.
Конт О. Общий обзор позитивизма // Антология мировой правовой мысли. Т. III. М., 1999. С. 411.
