style="font-size:15px;"> Миша достойно улыбается. Он любит почет и доволен.
Все это было в обед. Миша кладет лапку на свой футляр из бычачьего уда и садится на колбасные шкурки, раскиданные по зеленой траве, как на трон.
Мы все с любовью смотрим на своего вождя, и один только Антон «Половина-на-Половину», первая завидуля на все Черное море, молчит и играет на зубах марш для тромбона.
– Что ты молчишь, музыкант? – спрашивает Миша. – Почему я не вижу уважения от дорогого товарища «Половина-на-Половину»?
У музыканта физиономия мрачнее, чем вывеска похоронной конторы. Он вынимает руку из пасти и визжит:
– Чтоб я так дыхал, если я тебе дорогой товарищ!
– Ого! – говорит Миша. – Ты мне лучше скажи. Кто первый боец на бойне?
Миша подымается с колбасного трона и смотрит подлецу в морду.
– Первый боец на бойне – я! – заявляет наглец. – Первый боец – Антон «Половина-на-Половину».
Ленька-Гец-Зозуля и Мальчик-Босой подпрыгивают.
– Что он сказал? Миша, мы из него сделаем пепельницу для твоей курящей мамы!
– Не надо! – удерживает Миша. – Ты? – обращается Миша к негодяю Антону. – Ты первый боец? Ты на своих кривых ногах? Дорогой товарищ, у вас губы, как калоши, и уши похожи на отлив под умывальным краном. Посмотри лучше на свои кривые ноги, на свой живот. Это помойница. Ты первый боец? Да у тебя же руки, тонкие, как кишки. Ты лучше вспомни, что тридцатифунтовый баран порвал тебе задницу на куски. Об этом еще писали акт. Дешевая ты лягушка
Миша смотрит на нас и смеется. Мы смотрим на Мишу и давимся.
– Иди, – кончает Миша, – иди к своей жене и скажи ей, что ее муж идиот.
«Половина-на-Половину» дрейфит отвечать и уходит с позором. На прощанье он брешет:
– Я вас всех еще куплю и продам.
– Сволочь! – кричим мы ему вдогонку. – Локш на канатиках. Толчочная рвань.
Хорошо. Через две получки Ленька-Гец-Зозуля орет:
– Скидайте грязные робы! Ведите себя, как благородные девицы. Сейчас будет деликатное собрание, чтоб не ругаться по матушке.
Оказывается, приехал из города какой‐то тип, главный воротила насчет сквернословия.
Мы посидали на места, а Ленька-Гец увивался возле пустой кафедры, пока на нас не вылезла городская лоханка, кошмарный юноша.
Это насекомое болтало воду в стакане, крутило, выкручивало и докрутилось до того, что через два часа так‐таки кончило.
Потом насекомое уехало, и ту начинается самое главное – на пьедестал вылезает Антон «Половина-на-Половину» и вопит, словно его укололи в спину целым булавочным заводом.
– Тут, – говорит Антуан, – только что была городская халява и рассказывала анекдоты. В чем дело? Пока насекомое говорило, я шесть раз заругался и именно по матушке! Но что же это такое, дорогие бойцы? Разве мы свиньи, которых режут ножами? Разве это городское насекомое не говорило всю правду? Разве нет?
Ленька-Гец-Зозуля
