вечера, то есть считалось, что жара уже схлынула), я сказала мужу, что готова варить хоть на сто человек, только чтобы меня на раскоп не брали.
И когда мы вернулись в лагерь, я спросила:
– А где у вас костер и продукты?
Костер мне тут же показали, и еще показали какое-то мудреное приспособление, подпираемое дощечками: на нем должны были балансировать кастрюли. Но с продуктами дело обстояло гораздо сложнее: весь запас состоял из риса, лука, вермишели и нескольких банок тушенки, которую надо было, естественно, экономить. Но зато было довольно много жестянок с баклажанной икрой и с «повидласи» – местным джемом из слив. Если варили суп с рисом, то на второе была вермишель, а если в суп клали вермишель, то на второе непременно предлагалась рисовая каша.
Рядом с нашим лагерем было огромное помидорное поле, и сторож разрешал нам рвать помидоры сколько угодно. Так что вермишель и рис попеременно плавали в томатной подливке с луком и подавались с салатом из помидоров. А вот фруктов почему-то ели мало, можно сказать, почти не ели, хотя груши и яблоки висели прямо над нашей головой. Утром и вечером пили горячий зеленый чай: только такой и спасал от жары, – а еще хлеб с икрой и повидласи. И каждый раз, когда я радостно провозглашала: «А на ужин у нас сегодня повидласи!» – раздавался тихий стон.
Но зато каждое воскресенье местные узбеки, с которыми водил дружбу наш начальник, приходили делать плов. Для меня это были особые дни, потому что плов – это такое блюдо, к приготовлению которого женщины не допускаются. И лук режут, и морковь только мужчины, потому что овощи должны быть нашинкованы определенным образом. И если бы не плов, у меня никогда не было бы выходных: кто же согласится от еды отдохнуть?
С раннего утра ребята шли на раскоп, то есть на отвал, им досталась самая грубая работа:
до культурного слоя надо было еще добраться, и они работали бульдозерами. Теперь я поняла, почему наш руководитель так легко согласился на мой отказ от кухни. Он прекрасно понимал, что на такой жаре я и лопату бы не смогла поднять, не то что копнуть, так что костра я все равно бы не миновала. К солнцепеку все возвращались, пропитавшись песком, в лагерь и тут же бросались в протекающий рядом арык, который был едва по пояс, с наслаждением отмокая в нем. В этом арыке мы и мылись, и белье стирали, и чуть повыше нас тоже кто-то мылся и стирал белье. А воду для питья привозили из дальнего колодца на грузовой машине, которая приехала с нашей экспедицией из Москвы.
Пока все были на раскопе, в лагере оставались только я, художник и дежурный, в обязанности которого входила заготовка дров для костра. И каждый, кто еще ни разу не был дежурным, считал, что эта работа ни в какое сравнение не идет с тяготами археологов, потому и выговаривал возмущенно очередному дежурному, плюхаясь в арык:
– Конечно, пока ты тут прохлаждался, я надрывался под палящим солнцем!
– Ничего-ничего, завтра твоя очередь, отдохнешь! – мстительно улыбался дежурный.
И к концу следующего дня мой новый помощник, измотанный заготовкой
