оказалась на работе раньше всех. Ну почти всех. В главном зале уже стучала шваброй баба Люба, она же Любовь Николаевна, – уборщица с тысячелетним стажем, заставшая, кажется, последних динозавров, если, конечно, это были читающие динозавры. Бросив на Аню полный осуждения взгляд и выдав: «заполошную принесло», уборщица покатила перед собой ведерный комплекс с шваброй, щетками и мусорными пакетами в соседний зал.
Аня тяжело упала на стул за коунтер и включила компьютер. Техника был почти одного возраста с бабой Любой, впрочем, так же как и программы, поэтому все загружалось долго и нудно. Она смотрела в темный экран, с трудом восстанавливая события утра. Четко помнилось: когда она открыла глаза и увидела, который час, у нее промелькнула мысль, что ей уже нужно быть на автобусной остановке. Одевшись и умывшись одновременно, Аня прибежала туда через пятнадцать минут, и подошедшая маршрутка определила не только ее приезд на работу почти на час раньше времени, но и потерю пятидесяти рублей. Если так «кутить» и дальше, от наследства уже к весне ничего не останется, да и с Дусей неловко получилось. Кошка осталась необласканной, ненакормленной и в глубокой депрессии. Теперь Аня знала, чем будет заниматься вечером. Ей предстояли долгие объяснения с Дульсинеей, и, возможно, к полуночи наступит примирение. Посетившая мысль, что разговоры по душам с кошкой в итоге ни к чему хорошему не приводят и похожи на поведение типичной старой девы, не прибавила ей оптимизма.
Компьютер все еще не отзывался. Она на всякий случай поелозила «мышкой», получив, как и ожидалось нулевой результат. До начала рабочего дня было еще много времени, и сегодня, как в общем и в другие дни, наплыва читателей не предполагалось, поэтому можно было отправиться в «зону отдыха», которую незатейливо называли просто «зоной». Это была небольшая проходная комнатушка без окон, одна дверь из нее вела в основной зал библиотеки, а вторая – в подвал и круговой коридор со множеством ответвлений и подсобных помещений. В «зоне» был небольшой стол, накрытый потрескавшейся на углах, в выцветших от времени утятах клеенкой. Там стояли электрический чайник и сахарница, а вокруг стола теснились четыре стула (больше не помещалось). Узкий двустворчатый шкафчик, кое-как втиснувшийся в небольшую нишу, служил для хранения сумок, пакетов и других личных вещей, а на его верхних полках громоздилась разнообразная посуда: от миниатюрной кофейной чашечки, принадлежащей измученной гипертонией Эльвире Петровне, до огромной, литровой кружки бабы Любы – для нее чаепитие было священным ритуалом. Кроме чашек там теснились разномастные фужеры и бокалы (в основном без пары), отдельной стопкой высились тарелки: от блюдец до большого, со сколом по краю, керамического блюда. Над всем этим разнообразием фарфора, фаянса, стекла и керамики неуклюже громоздилась единственная кем-то забытая или оставленная за ненужностью, тяжелая, сделанная из прессованного зеленого стекла салатница.
Заварив кофе, Анна с подозрением дотронулась до гранитной плотности пряника, с незапамятных
