Мекленбургский, тоже на Русь притащится. Сумасброд он, кат и сволочь! Дня не пройдет, чтобы головы кому не отрубил… А нам, русским, зла чужого не надобно – мы своим злом сыты по горло.
– На тебя, князь, не угодишь, – заметили фельдмаршалы.
Дмитрий Михайлович легонько тряхнул великого канцлера:
– Гаврило Иванович, погоди чуток… Взбодрись!
– Стар я… болен, – проскрипел Головкин. – Ослабел в переменах коронных… Однако же бодрюсь, бодрюсь!
Вошел Остерман, и крепко запахло ладаном. Дмитрий Михайлович выждал, пока не сел вице-канцлер, и главный козырь выкинул.
– А вот – Анна, герцогиня Курляндии и Семигалии, – подсказал, глядя искоса, – чем плоха? Правда, норов у нее тягостный, вдовий. Однако на Митаве не слыхать от рыцарства обид на нее!
Тут все распялили глаза на Василия Лукича. Канцлер Головкин и тот заерзал в креслах, хихикая. Секрета не было: Василий Лукич на Митаве бывал и герцогиню Анну любовно тешил.
– Что ж, – сразу учуял выгоды для себя Василий Лукич, – отчего бы нам и не посадить на престол герцогиню Курляндскую?
Алексей Григорьевич тоже взбодрился: «Не удалось через дочку, так, может, через братца Лукича снова в фавор влезем?..»
– Чего уж там! – сказал. – Надо Анну звать на престол…
Дмитрий Голицын вдруг как хватит кулаком по столу.
– Можно Анну, – крикнул, – а можно и не Анну!
Опять министры оторопели: чего князю надобно?
– А надобно, – отвечал Голицын, – и себе полегчить…
– Как полегчить? О чем ты, князь? – спросил Гаврила Головкин.
– А так и полегчить. Будто, канцлер, ты и сам не ведаешь, как легчат? Надобно всем нам воли прибавить…
Василий Лукич уже блудные козни в голове строил: «Бирену-то поворот сделаю, а сам прилягу… Оно и пойдет по-старому!»
– Воли прибавить хорошо бы, – сказал Лукич, осторожничая. – Но хоть и зачнем сие, да не удержим.
– Удержим волю! – грозно отвечал Голицын…
На избрание герцогини Курляндской вроде все согласились. Правитель дел Степанов уже придвинулся с перьями: записывать.
– Как желательно, господа министры, – заговорил вновь князь Голицын. – А только, пиша об избрании Анны, надобно нам не глупить и послать на Митаву некоторые… пункты!
– О каких пунктах замыслил? – спросил его канцлер.
– Нужны условия, сиречь – кондиции! Дабы самоуправство царей в тех кондициях ограничить…
Остерман посмотрел снизу – тяжело, будто гирю поднял:
– Я человек иноземный, не мне о русской воле судить.
Особы первых трех классов тоже времени даром не теряли. Третий фельдмаршал, князь Иван Юрьевич Трубецкой, ходил, пузом тряся, да «похаркивал»:
– Видано ль дело сие? Правы синодские: разве можно от нас, родословных людей, затворяться?.. Вынесли бы правду-мат
