что-то вроде большого блокнота. Через его плечо я увидел, что это приборчик, похожий на тот, что он давал мне. Только на том были две цифры, а здесь – около сотни. Павел ткнул в одну из них – и по внутренней стороне крышки побежали светящиеся слова. Он коснулся другой – надпись сменилась. Я шепотом спросил:
– Все идет по плану?
Павел ответил тоже шепотом:
– Вокзал в наших руках, стереостанция тоже. К казармам войск безопасности подкатили грузовики с тяжелыми резонаторами.
– Телефоны и электростанция, Павел?
– Пока нет. Но по твоей диспозиции мы захватываем их после стерео и казарм. Время еще есть.
Гамов в это время показывал, что не собирается плясать под музыку главы правительства, а намерен исполнить собственный танец.
– О наших победах говорить не буду: они известны сегодня всей стране! И к тому же они гораздо меньше, чем могли бы быть. И произошло это потому, что мы не получили поддержки от нашей армии. Нас бросили на произвол судьбы. Совершена государственная измена: хорошо оснащенную дивизию сознательно отдали на уничтожение.
– Да что вы говорите? – вскипел маршал, вскакивая. – Кто вы такой, что осмеливаетесь бросать мне в лицо чудовищные обвинения?
– Я командир корпуса, объединившего две дивизии, преданные верховным командованием, и собственной кровью, собственным мужеством проложившие себе обратную дорогу на родину.
– Самозванец вы, а не командир! Сами себя назначили! Никогда вам не бывать ни генералом, ни комкором!
Что разговор с руководством непокорного корпуса будет несладким, Маруцзян догадывался. Но что Гамов сразу начнет с обвинений, а маршал безобразно взорвется, судя по всему, не подозревал. И сразу показал, что в свое время недаром обогнал в беге к власти своих противников и столько лет прочно держал ее в руках. Он прикрикнул на Комлина:
– Прекратите, маршал! Запрещаю вам говорить без моего разрешения! – И почти вежливо обратился к Гамову: – Очень серьезные обвинения, полковник. Но есть ли у вас столь же серьезные основания для них? На любой войне бывают успехи и неудачи. Но разве допустимо все неудачи приписывать предательству и изменам? Тогда почему ваш сосед, генерал Коркин, которого мы разжаловали, сдал свою дивизию в позорный плен, а вы в условиях еще тяжелей, чем у него, одерживали одну победу за другой?
Он, конечно, умел спорить, глава нашего правительства. И на мгновение в этом осунувшемся старике возродился прежний лидер, мастерски высмеивавший своих противников, ставивший перед ними вопросы, на которые имелись лишь желаемые ему ответы. И сейчас он верил, что легко опровергнет любые обвинения Гамова, а потом накажет полковника за то, что тот осмелился необоснованно обвинять.
Гамов не успел ему ответить – в зал вошел начальник охраны правительства, низенький полковник в очках. Морохов, так его звали, – мы часто видели его на стерео во время дворцовых банкетов. Маршал раздраженно прикрикнул на него:
– Я
