что случилось? – не понял я.
– Вайнара больше не существует. Разграблен и сожжен «темными». Все неписи убиты.
И мне показалось, что в напряженной тишине я вдруг услышал, как бешено колотится мое сердце.
Москва, Филевский парк
Еж не любил парки. Его вообще раздражало все, что нравилось обычным, рядовым обывателям. Вот какой толк сидеть здесь, на скамеечке, и бесполезно тратить время? Успокаиваться? Павел наоборот больше напрягался. Понятно, что после устранения всех соучредителей явных врагов у шефа не осталось. Но это явных. Недоброжелателей все равно хватало. А тут Еж с боссом на виду, как три тополя на плющихе.
Они, конечно, ушли в глубь парка, подальше от велосипедных дорожек. Да и людей в будни, кроме мамаш с их чертовыми детьми, особо не видно. Но Еж все равно чувствовал себя не в своей тарелке. Паша периодически нащупывал через подкладку пальто пистолет, воровато оглядываясь, будто самим своим нахождением здесь сейчас нарушал с десяток уголовных законов.
– Михаил Геннадьевич, может, пойдем? – спросил он наконец шефа.
– Странно, голубей нет. Вообще птиц нет, – ответил патрон, неторопливо кроша купленную булку, – словно вымерли все.
– Михаил Геннадьевич, ну и шут с ними, с этими голубями.
– Раньше всегда были, – все так же смотря в пустоту, бормотал шеф.
– Михаил Геннадьевич!
– Да заткнись ты, пес! Место свое знай!
На мгновение он повернулся, и Еж по-настоящему испугался. Лицо шефа исказилось, словно по телу пропустили высоковольтный ток; глаза бешено сверкали увеличенными зрачками, тощие пальцы сжались в кулаки. Геннадьич в последнее время и так сильно похудел, а теперь и вовсе выглядел как живой труп. Создавалось ощущение, что нечто пожирало его изнутри.
– Просрали профессора! Как лохи последние, просрали! – он уже не кричал, а лишь громко говорил, постепенно приходя в себя. – Кто придумал его на остров взять? Что за идиот?
– Михаил Геннадьевич, ну я-то тут при чем?
– Да все вы, тупоголовые, ни при чем. Не головой думаете, а жопой.
Шеф затих, снова вперившись в несчастную, разодранную на части внезапным приступом ярости булку. По спине Паши пробежал холодок. Впервые за все время работы он ощутил, что перед ним другой человек, странный, чужой. Геннадьич всегда отличался предельной собранностью и хладнокровием, поэтому и выходил с честью из любых ситуаций. В конце концов, оттого он и сидел сейчас здесь, тогда как его заклятые друзья мирно гнили в могилах.
Больше всего на свете Паша боялся безумия – когда обычный человек, которого ты знал как облупленного, начинал вести себя неадекватно. Но страшнее даже не это, а непредсказуемость. Ты не можешь предположить, что случится в следующий момент. Вот к тебе идет босой старикашка, замотанный в плащ, ступая морщинистыми ногами по холодному асфальту. И непонятно, что он вытащит из кармана – замызганную барбариску или здоровенный кухонный
