атаманцы».
(Покойный атаманец и материнский мучитель Степан Кузнецов был высок – Миша на всю жизнь запомнил его, долговязого, на голову выше отца).
«Военный пристав хмур и озабочен. У плетней по улицам – празднично одетые бабы. Одно слово в разноликой толпе: «мобилизация». Пьяные, разгорячённые лица. Тревога передаётся лошадям – визг и драка, гневное ржанье. Над площадью – низко повисшая пыль, по площади – порожние бутылки казёнки, бумажки дешёвых конфет».
В тот же день закрыли монопольку – и в романе в хуторе Татарском, и в реальном Каргинском.
Никто в целом мире не догадывался, что прежняя жизнь, начав осыпаться, обратится во прах и не вернётся более никогда.
Подступавшие события были непоправимы.
В том 1914-м, в середине июля, Михаил сильно поранил глаза ржаной остью – тонкий длинный усик на оболочке зерна. Пошло сильное воспаление. Хуторские лекаря и знахарки с подобными болезнями справиться не могли. Ребёнка возили в Воронеж – там тоже не справились и посоветовали ехать лечиться в Москву.
Пришлось собираться и ехать.
Именно в Москве 1 августа Миша Шолохов встретил известие о начале войны.
Прошли все необходимые обследования; получили результаты. Врачи заявили: запустите – может потерять зрение, но если лечь в московскую больницу, всё поправимо. Вернулись в Каргинскую, чтобы собраться к переезду. Шаг нешуточный, тем более когда прежний быт менялся день ото дня и всё становилось ненадёжным и ломким.
Составы, полные казаков, уже шли к границе. В хуторе стало заметно меньше молодых мужчин. К тем редким куреням, где хозяева выписывали газеты, соседи приходили послушать новости.
На главной улице хутора (и в романном Татарском, и в реальном Каргинском) имелась почта. В романе почтмейстера зовут Фирс Сидорович, в реальности звали его Митрофан Семёнович. (Шолохов, заметим, сохранил языковое созвучие в имени: впечатывающееся в слух «ф», отчество, начинающееся на букву «с»).
Располагалась почта в большом, крытом железом, казачьем курене, по соседству с агентством фирмы «Зингер». К этому почтовому куреню сбредались казачки и старики, чтоб получать письма немедля по привозу, а не дома дожидаться. Каргинские дети вертелись здесь же, вслушиваясь в разговоры.
В «Тихом Доне» есть сцена, когда почтмейстер Фирс Сидорович, снедаемый любопытством, раскрывает письмо Гришки Мелехова и уже раскрытым отдаёт Дуняшке, его младшей сестре, прося извиниться перед отцом: «Так и так, мол, вскрыл. Очень, мол, ему было интересно про войну узнать…»
Кажется, что и здесь в основе реальный случай.
Собрав достаточное количество денег, поздней осенью 1914 года Александр Михайлович и девятилетний Миша поехали в Москву.
В «Тихом Доне» в Москву, тоже осенью, раненный на фронте, впервые попадает Григорий Мелехов: «Гул большого засыпающего города, звонки трамваев, голубой переливчатый блеск подействовали на Григория подавляюще. Он сидел, откинувшись
