помню, чтобы рядом с нами жили мирные соседи. Нас всегда хотели захватить, поработить, истребить, уведя наших женщин и детей. Скажи мне, если бы в свое время мы побоялись одних, казавшихся более сильными, уступили другим, более многочисленным, если бы не бросались бесстрашно первыми в бой, то смогли бы сейчас у Великой стены распивать чай? Я помню, у тебя погиб любимый сын, герой и настоящий воин. Но если бы не такие, как он, если бы мы не рвались в бой, опережая противника, разве бы мы все не стали пищей степных стервятников?
– Это было в прошлом. Мы воевали с большими и сильными народами, но даже все вместе взятые – они не были Китаем! Сегодня разве мы не становимся на путь верной гибели, нападая на народ, в сотни раз превышающий нас численностью? – отвечал старец вопросом на вопрос.
– Может быть. Но другого пути для нас нет. Нет никакого сомнения в том, что стоит нам сложить руки, начнут наступать они. – Аргас продолжал, не повышая голоса. – Китай только снаружи кажется единым. А на самом деле эту великую страну раздирают распри изнутри. Она раздроблена на десятки осколков, стремящихся к первенству, старающихся вытеснить друг друга, готовых растерзать друг друга за маленький лакомый кусочек. Страна почти столетие живет под гнетом чжурчженов, которые не дают всем остальным поднять головы. Стоит нам нагрянуть со стороны, тут же развяжется узел многолетней вражды и ненависти. Большинство восстанет и пойдет с нами против ненавистных чжурчженов.
– Кто знает, – размереннее заговорил старец. – Уж больно просто, по-твоему, выходит. А мне кажется, что у народа, сто лет находящегося под гнетом, наверняка воля подавлена давно: они пойдут за теми, кому привыкли подчиняться.
– Великий народ не приходит в упадок, даже когда кажется, что он сломлен. Разве есть еще где-то в мире столь же выносливые, терпеливые люди, как Хани? Но стоит повеять вольному ветру, они тут же выпрямятся, поднимутся с колен.
– Ах да, как же это я не понял сразу, вы, оказывается, к своим седлам приторочили свободу для ханей? Ты, выходит, освободитель Китая? – Соргон-Сура опять закипятился.
– Да, и я тоже. – Аргас прямо посмотрел на старика.
– Смотри не загордись. Там, у юрты, лужа сверкает. Выйди, внимательно всмотрись в свое лицо, с каким ты направляешься дать свободу Китаю. Когда возвеличишься и в гордыне станешь забывать свое имя, посмотришь на себя вновь, и может, вспомнишь, зачем ты сюда пришел.
Игидей с большим интересом слушал этот непростой разговор. Сначала по сиротской доле, позже благодаря избранному делу ему довелось обойти и объехать немало земель, встретиться и познакомиться с огромным количеством людей и уж, казалось бы, столько разных речей наслушаться, чтобы никогда уже ничему не удивляться. Но на этот раз какая-то странная тягучая тревога стала вселяться вовнутрь его и онемением пробегать по телу. Два близких ему немолодых человека беседовали непривычно откровенно. Запрета на подобные разговоры не было, но никто вслух не выражал тех мыслей, которые спокойно произносили Аргас и Соргон-Сура. Это могли подразумевать,
