у них все это, едва не пришел в отчаяние, зная свое нерадение и сравнивая оное с их злостраданием. И каково еще было устройство того места и жилища их! Все темно, все зловонно, все нечисто и смрадно. Оно справедливо называлось Темницею и затвором осужденных; самое видение сего места располагает к плачу и наставляет на всякий подвиг покаяния. Но что для иных неудобно и неприятно, то любезно и приятно для тех, которые ниспали из состояния добродетели и лишились духовного богатства.
Ибо когда душа лишилась первого дерзновения перед Богом, потеряла надежду бесстрастия и сокрушила печать чистоты, когда она позволила похитить у себя сокровища дарований сделалась чуждою Божественного утешения, завет Господень отвергла и угасила добрый огнь душевных слез: тогда, пронзаемая и уязвляемая воспоминанием об этом, она не только вышеописанные труды возложит на себя со всяким усердием, но и тщится благочестиво умерщвлять себя подвигами покаяния, если только в ней осталась хоть искра любви или страха Господня. Поистине таковы были сии блаженные; ибо, размышляя об этом и вспоминая высоту, с которой ниспали, они говорили: «Помянухом дни древния, оный огнь нашей ревности»; а иные взывали к Богу: Где суть милости Твоя древния, Господи, которые Ты показал душе нашей во истине Твоей (Пс.88:51). Другой говорил: Кто мя устроит по месяцам прежних дней, в нихже мя храняше Бог, егда светяшеся светильник света Его над главою сердца моего (Иов.29:2)?
Так вспоминали они свои прежние добродетели, рыдали о них, как об умерших младенцах, и говорили: «Где чистота молитвы? где ее дерзновение? где сладкие слезы, вместо горьких? где надежда всесовершенной чистоты и очищения? где ожидание блаженного бесстрастия? где вера к пастырю? где благое действие молитвы его в нас? Все это погибло, как не являвшееся исчезло, и как никогда не бывшее, миновалось и прошло».
Произнося сии слова и проливая слезы, одни из них молились о том, чтобы спасть в беснование; другие просили Господа наказать их проказою; иные желали лишиться зрения и быть предметом всеобщей жалости; а иные просили себе расслабления, только бы не подвергнуться будущим мучениям. Я же, о друзья мои, наблюдая плач их, забывал себя самого, и весь восхитился умом, не в силах будучи удерживать себя. Но обратимся к предмету слова.
Пробывши в Темнице тридцать дней, я нетерпеливый, возвратился в великое общежитие, к великому отцу, который, видя, что я весь изменился, и как бы вне себя, узнал по своей мудрости, причину моего изменения. И сказал: «Что, отче Иоанне, видел ли ты подвиги труждающихся?» Я отвечал: «Видел, отче, и удивился, и ублажил падших и плачущих паче непадших и неплачущих о себе; потому что те чрез падение восстали восстанием благонадежным». «Подлинно так», сказал он. Потом, чуждые лжи, уста его сообщили следующее. «Назад тому десять лет», – говорил он, – «я имел здесь брата весьма ревностного и такого подвижника, что, видя его горящего духом, трепетал и боялся за него диавольской зависти,
