меня посреди одинокого острова на асфальте, а сам скрывался в тёмном переулке меж низких домов.
– Ой, вы куда? – я щедро, как часто прежде, хохочу.
Возвращается и роскошно извиняется, называя меня, как никогда раньше, по имени-отчеству.
– Ничего, вы же мальчик, – вычерчиваю носком туфли на асфальте, как на географической карте, территорию распространения верблюдов.
– А что, девочки не писают?
Писают ещё как! От страха писают в трусики. Так я его боялась – горячим страхом, от которого моментально становилось холодно и чесалось.
Другой раз отлучился ответить на назойливый беззвучный звонок.
– Закрой уши.
Я, как послушная обезьянка, безропотно подчиняюсь. Телефон красиво ложится в его ладонь, а у тени на асфальте образуется горб. Позвоночник у верблюдов прямой, несмотря на наличие горбов.
До этого мы не виделись где-то около года, может, чуть меньше или чуть больше. Наши встречи после того летнего вечера на веранде ресторана «Дача» я могла пересчитать по пальцам. Это мало. Но для меня – много. Я так его боялась, что даже одного свидания было для меня много, ведь он и так всё время был у меня в голове. И я никогда ему не врала.
Конечно, врала, если считать враньём стремление всем своим существом угадать, что он хочет услышать. Я только этим и занималась – угадывала. Сколько воды может выпить верблюд? До 200 литров за раз.
– Не верю! – глаза вращаются в глазницах, как заведённые. Я слышу движение с высокой башни старых часов.
– Конечно, правда, ведь прошло совсем немного времени. Год или два.
Часовой механизм останавливается. Задумывается. Взвешивает время на весах вечности.
Мы проводили вечер в ресторане «Дача» после ночи на даче. Все началось в ресторане «Дача». Всё закончилось в ресторане «Дача». Как бы закончилось, но не закончилось. Я осталась заядлой дачницей – взращивала сад, который он во мне создал. Сначала сжёг напропалую все сорняки, которые там росли, превратил в золу. А потом совершил чудо – разбросал тут и там фруктовые деревья и дикий пронзительно-кислый виноград. Чёрную смородину и крыжовник. Карликовую вишню и фиолетовый базилик. Тыковку и грецкий орех. Клубнику и малиновый куст. Зрелые ягоды падали с веток и гнили. Плакал грустный жасмин.
Раз в год мы гуляли по саду, как Данте и Беатриче. Он, как раньше, как многих девушек, отмеченных печатью избранности или попросту попавших под руку, называл меня Мусей, Мусечкой. Упруго тянул:
– Мусь, ну Мусь, ну что?
Я мычала в ответ.
– Удивительно, Соня, каждый раз с тобой я чувствую себя, так сказать, странно…
– Как в саду?
– Да! Как взрослый в детском саду.
– И я себя чувствую, как в детском саду, а вы – взрослый, который меня забирает.
Забрал он меня не из сада, но из Школы, прямо с занятий. Приходилось прогуливать.
– Там ничего интересного, какая-то скучная лекция.
Я заговорщически перемигиваюсь на пороге альма-матер с заинтересованным охранником, носившим замечательное немецкое имя Рудольф и седые курчавые брови.
Как радостно вывалиться в дождливый полдень и скакать галопом по лужам вокруг Мастера! На мне, по парижской моде, чёрный плащ, подпоясанный красным ремнём, и берет цвета бургундского. Придумываю стишок:
Mon cher petit рара[2]
Хочу бургундского вина!
Mon cher petit рара звонко прихлопывает меня ладонью по голове, как мячик.
– Соня, не стыди меня!
Ждём поезд на платформе метро. Сжимаю его руку и незаметно оглядываюсь – нет ли поблизости ещё прогульщиков. В другой руке держу розовый квадратный портфель с тетрадками.
– Что же ты обо мне думаешь? – тик-так, снова металлический звук точных механизмов.
– Думаю, что вы – волшебник! А ещё – Мастер, часовщик, а я – механическая кукла, которая вдруг заговорила.
Смеётся – в это он верит. Сам говорил:
– Я – волшебник. Превращу тебя в лягушку, если будешь говорить глупости.
– Я не буду, не буду! – я не буду.
– Не веришь? А я так уже превратил пару девочек, говоривших глупости, – выпученные глаза заискрились.
Волшебник. Колдун на сельской свадьбе.
Я, конечно, верила. Он мог устроить что и похуже. Его сад был заселён лягушками. Мой сад был заселён лягушками. Сколько раз я слышала, как он говорил другим неопытным девочкам то же
Мой дорогой папочка (
