кругом ни души. Стараюсь не баламутить воду.
По сторонам мирный городок. Молочное, серо-голубоватое небо, слева синева ярче, и с высоты льется блаженство.
Вдруг над крышей синагоги, на другом берегу, взвивается дым.
Загорелись и, верно, возопили свитки Торы и алтарь.
Со звоном вылетают стекла.
Скорей – на берег!
Голышом бегу по доскам к одежде.
Обожаю пожары!
Огонь со всех сторон. Уже полнеба в дыму. В воде отражается зарево.
Закрываются лавки.
Повсюду сутолока – люди бегают, запрягают лошадей, вытаскивают добро.
Кричат, зовут друг друга, суетятся.
И вдруг со щемящей нежностью я думаю о нашем доме.
Бегу к нему, взглянуть последний раз, проститься.
На нашу крышу падают горящие угли, по стенам мечутся тени, отблески пламени.
Дом ошарашенно замер.
Мы с отцом и все соседи поливаем водой – спасаем его.
Вечером я залезаю на крышу посмотреть на город после пожара.
Все дымится, обваливается, рушится.
Спускаюсь вниз уставший, удрученный.
Однако мои таланты не исчерпывались искусной игрой в перышки и городки, плаванием в речке и лазаньем по крышам на пожаре.
Слышали бы вы, как я, мальчишкой, распевал на весь Витебск!
В нашем дворе жил маленький, но крепкий старичок.
Его длинная, черная, с легкой проседью, борода болталась на ходу, то взметаясь ввысь, то повисая до́лу.
Это был кантор и учитель.
Правда, и кантор, и учитель неважный.
Я учился у него грамоте и пению.
Почему я пел?
Откуда знал, что голос нужен не только для того, чтобы горланить и ругаться с сестрами?
Так или иначе, голос у меня был, и я, как мог, развивал его.
Прохожие на улице оборачивались, не понимая, что это пение. И говорили:
«Что он вопит как ненормальный?»
Я подрядился помощником к кантору, и по праздникам вся синагога и я сам ясно слышали мое звонкое сопрано.
Я видел улыбки на лицах усердно внимавших прихожан и мечтал:
«Пойду в певцы, буду кантором. Поступлю в консерваторию».
Еще в нашем дворе жил скрипач. Не знаю, откуда он взялся.
Днем служил приказчиком в скобяной лавке, а по вечерам обучал игре на скрипке.
Я пиликал с грехом пополам.
Он же отбивал ногой такт и неизменно приговаривал:
«Отлично!»
И я думал:
«Пойду в скрипачи, поступлю в консерваторию».
Когда мы с сестрой бывали в Лиозно, все родственники и соседи звали нас к себе потанцевать. Я был неотразим, с моей кудрявой шевелюрой.
И я думал: «Пойду в танцоры, поступлю…» – где учат танцам, я не знал.
Днем
