зажил рак в пруду. Целыми днями он отдыхал в тине. Ночами бродил, ощупывал усами дно и траву, хватал клешнями тихо-ходов-улиток.
Тритоны и карасики боялись теперь его и близко не подпускали к себе. Да ему достаточно было и улиток: он съедал их вместе с домиками, и панцирь его только креп от такой пищи.
Но вода в пруду была гнилая, затхлая.
И его по-прежнему тянуло туда, где раки зимуют.
Раз вечером начался дождь. Он лил всю ночь, и к утру вода в пруду поднялась, вышла из берегов. Струя подхватила рака и понесла его прочь из пруда, ткнула в какой-то пень, подхватила опять и бросила в канаву.
Рак обрадовался, расправил широкий хвост, захлопал им по воде и задом-задом, как ползал, поплыл.
Но дождь кончился, канава обмелела – плыть стало неудобно. Рак пополз.
Полз он долго. Днём отдыхал, а ночью снова отправлялся в путь. Первая канава свернула во вторую, вторая – в третью, третья – в четвёртую, а он всё пятился-пятился, полз-полз, – и всё никак не мог никуда приползти, выбраться из ста канав.
На десятый день пути он забрался, голодный, под какую-то корягу и стал ждать, не поползёт ли мимо улитка, не проплывёт ли рыбка или лягушка.
Вот сидит он под корягой и слышит: бултых! Что-то тяжёлое упало с берега в канаву.
И видит рак: плывёт к нему мордастый зверь с усами, с короткими лапами, а ростом с котёнка.
В другое время рак испугался бы, попятился от такого зверюги. Но голод – не тётка. Чем-нибудь надо брюхо набить.
Пропустил рак зверя мимо себя, да хвать его клешнёй за толстый волосатый хвост! Думал, отрежет, как ножницами. Да не тут-то было. Зверь – а это была водяная крыса – как рванёт, и легче птички вылетел рак из-под коряги. Метнула крыса хвостом в другую сторону – крак! – и переломилась рачья клешня пополам.
Упал рак на дно и лежит. А крыса дальше поплыла с его клешнёй на хвосте. Спасибо ещё – не хватила рака своими страшными зубами: не помог бы ему и крепкий панцирь.
Пополз рак дальше с одной клешнёй.
Нашёл водоросли и поел их. Потом попал в ил. Рак засунул в него свои лапки-вилки и давай ими шарить. Левая задняя лапка нащупала и схватила в иле червяка. Из лапки в лапку, из лапки в лапку, из лапки в лапку – отправил рак червяка себе в рот.
Подкрепился и пополз дальше.
Целый месяц уже длилось путешествие по канавам, когда рак вдруг почувствовал себя плохо, так плохо, что не мог ползти дальше: и стал он хвостом песок в берегу ворошить, рыть. Только успел вырыть себе норку в песке, как начало его корчить.
Рак линял. Он упал на спину, хвост его то разжимался, то сжимался, усы дёргались. Потом он разом вытянулся – панцирь его лопнул на животе, – и из него полезло розовато-коричневатое тело. Тут рак сильно дёрнул хвостом – и выскочил сам из себя. Мёртвый усатый панцирь выпал из пещерки. Он был пустой, лёгкий. Сильным течением его поволокло по дну, подняло, понесло.
А в глиняной пещерке остался лежать живой рак – такой мягкий
