сказала Вероника.
– Я в курсе, – посмеиваясь, ответил Вачик. – Сказал же, я все про тебя знаю.
– Что, например?
– У тебя дочка в Англии учится. И тебе скучно.
– С чего ты взял?
– В твоем возрасте всем красивым женщинам скучно. Потому что красивые женщины удачно выходят замуж, и им не надо работать. Дети вырастают – и женщины скучают. Но для этого есть Вачик! – сказал он и поиграл бровями.
У Вероники задрожала рука – так, что она чуть не вылила на себя коктейль.
– Я поеду, – сказала Вероника, поставив бокал на стол.
– Неа. Не поедешь, – ответил Вачик и взял ее руку.
– Почему? – спросила Вероника, воровато оглянувшись по сторонам, но руку не забрала.
– Потому что не хочешь.
– Не хочу, – покорно согласилась Вероника.
– Если честно, мне самому ехать пора, – вдруг сказал Вачик, вставая. – Тебя отвезти?
– Нет, я с водителем.
– Конечно, ты с водителем. Кто же такую отпустит одну, – ухмыльнулся Вачик. – На созвоне тогда.
Домой Вероника не поехала – не смогла себя заставить. Она молча сидела в своем голубом кайенне, блуждая глазами по выцветшим пятиэтажкам с подъездами в корчах чернеющей виноградной лозы, по пыльным мимозам и фонарям с линялыми вывесками; вокруг бродили тощие псы, чужие машины шныряли, как блохи в немытой шерсти стареющей Хосты… Но Вероника не видела ничего, она досматривала в голове – и не хотела выключать, пока не закончится, – одно из своих теперешних наваждений – мучительных и сладострастных сцен понятного только ей сериала, целиком состоящего из драгоценных обрывков воспоминаний о Вачике.
Теперь эти сцены включались в голове Вероники непрошено, неминуемо, неотвязно. Сидя за спиной у своего водителя – мужа Сусанны Сурена – она смотрела, как Вачик, тяжелый и влажный, лежит на Веронике на пляже – оба они были наполовину в воде – и говорит: «Вкусная ты, такая вкусная. Сама не знаешь, какая ты вкусная, маленький».
Собственно, это была их последняя встреча.
– Поехали на кладбище, – очнулась вдруг Вероника.
Сурен не сразу, нехотя нажал на педаль.
Грязное кладбище за аэропортом было похоже на штопаную мешковину в желто-зеленых заплатках цветущих мимоз. Груды пластиковых бутылок, пакетов, тарелок, приборов, бумажных цветов карабкались вверх по горе вдоль каменных памятников.
Мама лежала одна, почти на самой вершине горы. Ее не было уже двадцать лет, она умерла сразу после Вероникиной свадьбы, хотя давно болела, – как будто удерживала этот рак усилием воли, пока не убедилась, что дочь в надежных руках.
Вероника присела на лавочку. На кладбище было все по-другому, не как в день похорон: за новой взлетной полосой почти не видно старую Мзымту, за Мзымтой шумит олимпийская трасса, и гора с нахлобученным на нее белым облаком, когда-то чистая и зеленая, теперь застроена новым коттеджным поселком.
