урядником московским, в дела земские московские не вмешивался, а будучи только наместником гетманским, правил войском и ратников своих за самые малые вины строго и сурово наказывал, по артикулам гетманским. Помните, как вскорости по отъезде гетманском войсковой товарищ Тарновецкий, пивши вместе с попом, побранились, и он ударил попа рукою по лицу до крови. Я присудил его к смертной казни; но патриарх и бояре присылали ко мне, а князь Мстиславский с другими многими боярами и с тем самым попом приходил ко мне на подворье и просил, чтоб я Тарновецкого выпустил из тюрьмы и не велел казнить: уважая патриарха и бояр, я должен был это сделать, но чтоб вперед другим своевольникам неповадно было воровать и людей московских, простых и нерассудительных, от господаря отводить, велел у Тарновецкого отсечь правую руку, что и было исполнено в Китае-городе, против Фроловских ворот, перед всем миром; бояре и все русские люди этому дивились, и сам патриарх после мне выговаривал, что за такую малую вину непригоже было так люто казнить. Потом гайдуки наши побранились, наделали шуму подле церкви, где служил патриарх: я осудил их на смертную казнь; в ту же ночь два пахолика в Китае-городе яблоки и орехи продажные разграбили, я и тех велел казнить смертью, но патриарх, зазвавши меня к себе, не выпустил до тех пор, пока я не приказал всех этих людей освободить от смертной казни, которую заменил кнутом. Немцев за церковный грабеж я велел казнить смертью и так их настращал этим, что после они и слова дурного не смели сказать русскому человеку. Вспомните и то, как поляк арианской веры в пьяном виде выстрелил в образ владимирской богородицы у Никольских ворот: я велел ему руки и ноги отсечь, самого живого огнем сжечь, а руки отсеченные велел под образом гвоздями прибить. Не только в столице, но и на стороне никакая вина без наказанья не проходила; живой тому свидетель князь Борис Михайлович Лыков: я осудил на смерть ротмистра, который пограбил его деревни, и сам князь Борис едва его от смертной казни отпросил. А в меньших делах поставлены были суд и управу чинить между литовскими и московскими людьми князь Григорий Петрович Ромодановский, а от меня и от войска полковник Дуниковский да поручик Войтковский. Итак, с нашей стороны не было подано ни малейшего повода к неудовольствию и восстанию. А с вашей стороны какие неправды были, это мы докажем не голыми словами, а на письме. Во-первых, когда гетман Жолкевский вошел в Москву, то стольник Василий Иванович Бутурлин, отпросившись у бояр на время в свое поместье, съезжался в Рязани с Прокофьем Ляпуновым, придумали они и на слове тайно между собою положили, как вновь смуту в Московском государстве завести, польских и литовских людей в Москве побить, против короля и королевича войною стоять. Ляпунов сам замышлял сделаться царем и говорил с своими советниками: „Ведь Борис Годунов, Василий Шуйский и Гришка Отрепьев не лучше меня были, а на государстве сидели“.
Возвратясь в Москву, Бутурлин нас обманывал, клялся, что служит царю Владиславу, а сам,