колдунья, раз залезает в меня через стены каменные и решетки из железа». Он со злобой двинул ногой в обитую медью дубовую дверь – ни звука изнутри. Храмовник подождал с минуту и, тихонько, стараясь не скрипнуть, приоткрыв небольшую створку, заглянул в камеру. Женщина, свернувшись клубком, неподвижно лежала на соломе, но Инквизитор опять услышал ее голос в себе: «Любопытство – то самое качество, что взращивает через неверие гордыню в женщине. Этот грех принесла в Мир одна из дочерей Евы, Содом был уничтожен Огнем Небесным ради ее выбора – таков Замысел».
Инквизитор, оглушенный услышанным, резко опустил створку. Прочь отсюда, подальше от непонятной, страшной женщины, чья воля властвовала над его разумом безраздельно. Он почти вприпрыжку, высоко задрав полы тяжелой рясы, выскочил на воздух, пропитанный сладковатым привкусом сгоревших тел, и вдохнул эту отравленную им же субстанцию.
– Содом, – прохрипел Инквизитор, хватаясь за горло, через которое вползали внутрь его естества вопли ужаса и безысходности, стоны растерзанной жизни, брошенной на алтарь безумия, страха, невежества и гордыни.
Задыхающийся храмовник пал на колени – ноги уже не держали грузное хранилище обманутой судейской души.
– Это все она со своим яблоком, – шевелил губами Инквизитор, протянув скрюченную пятерню к небесам. – Это все Ева.
Перед самым концом, когда сознание погасило восприятие окружающего мира с его ведьмами и судьями, храмами и дыбами, чистотой помыслов и проказой деяний, Иисусом и Иудой, Адамом и Евой, он услышал голос, прямо внутри своего остановившегося сердца:
– Не в яблоке дело, любимый.
Пир
Какое кушанье подать к вину?
Что за вино?
В Священном Граале плещется оно.
Острые иглы ледяных струй, несущихся наперегонки с бледными безмолвными лучами далеких звезд, пронзая ватные перины грозовых облаков, оставляют на серовато-сизых простынях, брошенных поверх, собственные слезы, пока еще невесомые и неподвижные. Но, успев пропитаться солью морей, парами весенних пашен и горечью пожарищ, поднявшихся сюда, в эту чернеющую над миром губку, новорожденный воздушный вал уже не в силах держаться за влажные, ненадежные сполохи облака – с пугающим свистом сваливается он с «тучных» боков и, набрав скорость, прямо перед самой твердью, сплошь укрытой раскаленным песком, избавляется от влажного груза, явившись при этом миру горячим суховеем, а перепрыгнув сотню барханов, с силой ударяет в царский шатер, едва не свернув флагшток с хозяйским гербом и осыпав «золотой» пылью с ног до головы охрану, намертво вросшую в желтую крошку у полога, закрывающего вход.
Задора у нашего ветреного знакомца хватит и покатать по пустыне колючку, и запечатать норки надоедливых грызунов, и потрепать уши молчаливым верблюдам. Оставим ему его заботы, а сами незаметно для отплевывающихся от песчинок охранников проникнем внутрь, где расстелены персидские ковры, разбросаны
