недоразумение. Робинетт (и все остальные люди) называют эту расу хичи. Конечно, сами себя те так не называют, точно так же, как американские индейцы не называют себя индейцами, а африканские племена кой-сан не зовут себя готтентотами и бушменами. Хичи называют себя разумными. Но это мало что доказывает. Homo sapiens тоже себя так называют.
Хичи на очень ранней стадии своей технологии научились записывать и сохранять сознание мертвых или умирающих в неорганических системах. Так возникли Мертвецы, составлявшие общество мальчика Вэна, и именно использование этой технологии вызвало появление «Здесь и После, Инк.» Робина Броудхеда. Для хичи (позволю себе высказать мнение) это было ошибкой. Так как они могли использовать для сбора и обработки информации сознания своих мертвых предшественников, они не интересовались искусственным разумом, гораздо более мощным и гибким. Например, таким, как… как я.
Он стоял у меня на пути, этот парень, с лицом как загорелое авокадо. Это выражение я узнал прежде, чем лицо. Выражение упрямства, раздражения, усталости. А лицо принадлежало Оди Уолтерсу Младшему, который (секретарская программа, конечно, не забыла мне сообщить) уже несколько дней пытается со мной встретиться.
– Привет, Оди, – сказал я, на самом деле очень сердечно, пожимая ему руку и кивая красивой, восточного облика молодой женщине рядом с ним, – приятно снова тебя увидеть. Ты остановился в отеле? Прекрасно! Слушай, я тороплюсь, но давай пообедаем – договорись с консьержем, ладно? Я вернусь через пару часов. – Я улыбнулся ему, улыбнулся молодой женщине и оставил их стоять на месте.
Не собираюсь изображать это образцом манер, но я действительно торопился, к тому же у меня болели кишки. Я посадил Эсси в такси, а сам поймал другое, чтобы ехать в суд. Конечно, если бы я знал, что Уолтерс собирается мне рассказать, возможно, я был бы с ним обходительнее. Но я не знал, от чего ухожу.
И к чему иду, кстати, тоже.
Последний участок пути я на самом деле прошел пешком, потому что движение транспорта было хуже обычного. Готовился к маршу парад, вокруг Международного Дворца Юстиции, как всегда, собирались толпы. Дворец – сорокаэтажный небоскреб, поставленный на кессоны на болотистой почве Роттердама. Он доминирует над половиной города. Внутри – сплошные алые занавеси и стекло с односторонней видимостью, истинная модель современного международного трибунала. Сюда не приходят оспаривать штраф за парковку не по правилам.
Здесь, в сущности, вообще не очень думают об отдельных людях, и если бы я был тщеславен – а я тщеславен, – я бы напыжился от того, что являюсь одной из сторон в предстоящем процессе; в нем вообще четырнадцать заинтересованных сторон, и среди них четыре независимых государства. В самом Дворце у меня есть даже собственные офисы, предназначенные для моих личных нужд. Но я не пошел туда. Было уже почти одиннадцать часов, и вполне возможно, что вскоре начнется заседание, поэтому я улыбнулся и протиснулся прямо в зал заседаний. Он был заполнен.
