шей радужкой. Большую часть времени Сева проводил, отвернувшись к стенке, на больничной кровати, с которой вставал только по необходимости, а еще для того, чтобы проверить, не выпал ли необходимый для лепки снеговика снег.
Как на грех, осень в этом году выдалась долгой, теплой и совершенно бесснежной, да и декабрь оказался ей под стать. По крайней мере, за две недели до Нового года снега не было совсем. Он начинал идти только один раз, но так вяло и неубедительно, что даже не сумел покрыть тонким слоем серый асфальт. Начавшись вечером, снег нарисовал на больничной парковке странные узоры, то и дело переметаемые поднявшимся ветром, а к утру почти совсем растаял, из-за чего узоры сменились кляксами. Увидев их, Сева Васильев заплакал, хотя до этого никто из медицинского персонала ни разу не видел его плачущим. Все процедуры, в том числе мучительные он переносил стоически, без единой слезинки. А тут вот вам, пожалуйста, расплакался из-за растаявшего снега!
Его лечащий врач Милана Сергеевна была уверена, что снеговик тут ни при чем, просто мама мальчика, до этого неотлучно находившаяся с ним на протяжении шести месяцев, которые длилось лечение, вынуждена прямо из больницы уехать в роддом, рожать. На второго ребенка семья решилась сразу же, как узнала о серьезном онкологическом диагнозе старшего сына. Кто-то из бесконечных консультантов сказал, что последним шансом может стать пуповинная кровь и плацента родного брата или сестры. И, хотя результата никто не гарантировал, на семейном совете было решено использовать все шансы до единого. Пусть даже они требовали девяти месяцев реализации.
Как бы то ни было, мама Севы два дня назад уехала в роддом, а на дежурство заступил папа, до этого появлявшийся редко из-за работы вахтами. После того как Сева заболел, работал в семье только он, тяжело и много. Семья вызывала у всех сотрудников гематологического отделения глубокое уважение. Никто из родственников не ныл, не жаловался, не путался под ногами, не обвинял врачей в некомпетентности, но и не лебезил. Севина мама охотно помогала другим детям, тем, кто находился в отделении без взрослых, истерик не закатывала, несла свой крест с достоинством и неугасающей верой в лучшее. Сам Сева был точно такой же, только из-за снеговика совсем раскис. Или, права Милана Сергеевна, из-за уехавшей в роддом мамы.
Главный врач областной больницы Владимир Николаевич Радецкий, вообще-то ко всем пациентам клиники относящийся одинаково, Севу Васильева отчего-то выделял и, посещая отделение, всегда заглядывал к нему в палату, стараясь принести с собой что-то, привлекающее мальчишечье внимание. Мальчик бредил наукой, постоянно читал про какие-то опыты и очень расстроился, когда ему после химиотерапии запретили выращивать на подоконнике палаты плесень, поэтому потрафить ему можно было всевозможными головоломками.
На ура «зашел» набор юного геолога, на прошлой неделе – набор юного детектива, а еще из лаборатории, по распоряжению Радецкого, притащили старый списанный микроскоп, в который Сева мог смотреть часами. Вот только снеговик вытеснил все, даже микроскоп больше не радовал. И настроение мальчика, которому через несколько дней предстояла процедура трансплантации стволовых клеток от новорожденного брата или сестрички, выздоровлению вряд ли способствовало.
Когда Радецкий вошел в палату, Сева уже не плакал, а тихо лежал на койке, отвернувшись к стенке, лишь плечи иногда вздрагивали. На тумбочке стояла тарелка каши, к которой мальчик не притронулся. Он вообще плохо ел, каждая кормежка превращалась в занимательный квест, который мама проходила с честью, а вот папа не справлялся.
– Как дела, Севка? – Радецкий коротко кивнул отцу ребенка, подошел, пододвинул стул, сел у кровати, положил руку на худенькое плечо. Сева замер, видимо, не желая при главвраче выказывать слабость. – Говорят, тебя погода не радует?
Мальчик сел на кровати, подтянул ноги к груди, обхватил их руками. Коленки были острые-острые, ручки тоненькие-тоненькие. Радецкий вздохнул: к больным детям он за годы работы так и не смог привыкнуть.
– Снеговик, – горестно сказал мальчик и замолчал, словно это слово все объясняло. – Вечером снег пошел, я так обрадовался, думал, сегодня можно будет слепить. А к утру все растаяло. Понимаете, Владимир Николаевич?
Радецкому вдруг пришло в голову: маленький пациент боится, что не успеет слепить снеговика, потому что скоро умрет. Состояние мальчика было серьезным, но на данный момент не угрожающим.
– Сев, на дворе декабрь, а не июль, – сказал он и улыбнулся. – Снег обязательно выпадет. Не сегодня, так завтра, а нет, так через две недели. Слепим мы снеговика, я тебе обещаю!
– Не понимаете, – констатировал Сева. Лицо у него стало еще печальнее. – Мне через две недели не надо, мне сейчас надо. Я загадал…
Мальчик запнулся, понимая, что проговорился. Что именно он загадал, видимо, было тайной, для чужих ушей не предназначенной. Но ему это важно. Очень важно. Что ж… Идея, пришедшая в голову Радецкого, была так внезапна, что он даже зажмурился, словно от яркой вспышки. Все-таки
