единогласно. Нам разрешили повесить доску на здании Смоленского университета.
Самой сложной составляющей был всё-таки университет. Потому что там до сих пор работают люди, которые помнят эту историю и отчасти причастны к ней. Это самый сложный и самый тонкий момент. Катя Левицкая, одна из лучших смоленских журналистов, брала у меня интервью для телерепортажа и спросила после записи о том, кто из преподавателей написал донос на Татьяну Щипкову, в результате чего её уволили из института, а потом посадили в тюрьму. Я долго объяснял, что никто не доносил. Не было в университете, тогда пединституте, ситуации, чтобы кто-нибудь, зная о религиозных убеждениях моей мамы, написал на неё донос в КГБ или ещё куда-то. Наоборот. Небольшое количество её коллег-преподавателей знали о её взглядах. Они их не разделяли, они не были религиозными людьми, но все они относились к этому с уважением и пониманием, считая, что это её право. И никогда на неё ничего не писали, никто не доносил.
Известно стало о ней не столько в Смоленске, сколько в Москве. У нашей семьи были очень большие контакты в разных городах. Когда мы пришли в Церковь, мы начали общаться с большим количеством верующих людей по всей стране. Мы собирались, решали какие-то вопросы, вместе молились, издавали свой самиздатовский журнал, купили в Тверской области дом, который стал «базой», где мы собирались. В общем, мы были довольно активны и не могли не привлечь к себе внимания. И поэтому собственно университет был здесь ни при чём.
Когда мы в Смоленске напечатали наш самиздатовский журнал, к нам пришли с обыском, арестовали журнал, и мы поняли, что наша спокойная жизнь закончилась, что мы потеряли учёбу, работу. Это был май-июнь 1978 года. Мы с женой учились на четвёртом курсе французского отделения, а мама там преподавала. У нас был первый ребёнок, которому не было и года. Потом сверху пришло жёсткое указание маму уволить и лишить учёной степени. Естественно, обком коммунистической партии и госбезопасность начали выкручивать руки руководству вуза, а руководство – преподавателям, заставляя их голосовать. Сначала за исключение, а затем – за лишение учёной степени. И вот здесь сотрудники института невольно оказались в чрезвычайно сложной нравственной ситуации, ситуации нравственного выбора.
Эта проблема, которую мы в семье обсуждали в течение многих десятилетий. С одной стороны, мы имели полное право поступать так, как мы поступили, – исповедовать свою веру открыто. Мы практически не скрывали её, просто в Смоленске об этом узнали в последний момент. Мы не скрывались, мы не жили подпольной жизнью, мы считали, что согласно Конституции мы имеем право на свободу совести и это наше право – жить, молиться, воспитывать наших детей так, как мы хотим. Мы стали жить так по факту.
Но при этом мы поставили окружающих нас людей в очень сложную ситуацию.
