что теперь у меня появился повод слинять и чем-то наконец заняться.
– Что у тебя сейчас? – спрашивает вдруг Гай, вставая, прежде чем я успеваю и шагу в сторону от стола сделать.
– Физкультура, – отвечаю я.
– Тогда можем и не идти?
Я выгибаю бровь в вопросе. Он продолжает:
– У меня есть идея получше.
Гай что-то говорит Нейту, и тот, кивнув, уходит, при этом успев кинуть мне дружелюбное «Ещё увидимся, крошка!», улыбается, машет мне рукой. Пытаюсь быть дружелюбной в ответ и с лёгкой улыбкой киваю.
Гай вдруг протягивает мне свою ладонь, при этом выглядя так, будто ответить я должна машинально.
Но я в смятении.
Вот что бывает, когда твои родители все семнадцать лет твоего существования всячески отгораживают тебя от общества парней, насильно запихивают в твою голову одни мысли об учёбе и заставляют думать о «лице» твоей уважаемой семьи, которое ты показываешь своим поведением. Сейчас стыдно говорить, что за семнадцать лет у тебя ещё ни разу не было парня.
Но у меня другого выбора попросту нет.
Я беру Гая за руку.
Ладонь у него холодная, почти как у мертвеца, и моя горячая кожа резко с ней контрастирует. И по цвету тоже. У него кожа светлее, когда моя, храня в себе отдалённые испанские корни со стороны мамы, чуть смугловата.
Он вдруг тянет меня в противоположную сторону от выхода из столовой, и я в удивлении поднимаю брови.
Декана уже, к счастью, не видно.
– Куда ты меня ведёшь? Выход с другой стороны.
– Выйдем через окно. Хочу показать тебе кое-что.
– Хочешь показать, как выглядит асфальт за секунду до того, как моё лицо с ним встретится?
Снова поражаюсь тому, с каким тоном я вдруг начинаю с ним говорить. С таким же, с каким я обычно шутки шучу с Ирэн и Вэнди. И Диланом ещё.
– Сама всё увидишь, Каталина, – только и отвечает Гай.
Он ведёт меня прямиком к небольшой и непримечательной двери, скрывающей за собой, насколько я знаю, простую пыльную каморку, где хранятся старые ненужные вещи. Пару раз становилась свидетелем того, как после драки двух мажоров в столовой туда понесли сломанные стулья. Не знаю, что с ними делают потом.
Мы входим внутрь.
Здесь тихо и пыльно, повсюду старая посуда, веники, ковры и ещё какое-то барахло. Воздухом трудно дышать. Я невольно прикрываю себе рот ладонью и стараюсь ни к чему не прикасаться. Каждодневные «тренировки» мамы выбили из меня всё желание дотрагиваться до грязных вещей и всегда держать одежду и руки в чистоте.
Единственным освещением в этом маленьком тёмном мирке служит широкое окно, почти доходящее до самого пола. Гай как раз к нему и подходит, распахивает его настежь, и мне наконец удаётся убрать ладонь с лица, чтобы подышать. В лицо дует приятный тёплый ветер, запрокинув мне волосы назад.
А вот Гай в свою очередь вдруг поднимается на широкий подоконник, взявшись за ручку окна, и моё
