Платон, пока в голове Гучкова пролетал вихрь неспокойных мыслей. – Получит больше пособия по беременности, а корпорация не обнищает. Да и не только из жалости ставлю ее на место Шарапова, кадр она толковый, и, думаю, принесет со временем немало пользы для общего дела.
Платон устало выглянул в окно, давая понять, что разговор окончен.
Роман Шарапов представлял собой тот, к сожалению, нередкий тип людей, который крайне негативно отражался на обществе в целом – активный вредитель-паразит, живущий по принципу: сделал гадость – на душе радость. Он просто жить не мог без предвкушения разных интриг, от безобидных, до весьма низких и подлых, которые, разумеется, негативно отражались на его подчиненных. Да, горе тем бедолагам, коим посчастливилось попасть под его начало. За два года работы из отдела Шарапова плавно утекло внушительное количество квалифицированных кадров, тем или иным образом не устроивших его светлейшую особу. Причем уходили люди чуть ли не с позором, уличенные в безделье, глупости, некомпетентности, пьянстве, нежелании работать и многом другом. Да, такова была слабость Шарапова, при общении с вышестоящим руководством он как мог белил себя и даже жалел нередко, уповая на то, что кроме него здесь никто не работает. Создавать вид кипучей деятельности было одним из его немногих талантов. Бывший военный – к которому как ни кому другому подходила обидная фраза для всех военных: «сапоги не умеют работать» – истинный человек «системы», впитавший в себя самое гнусное и отвратительное, что она могла представлять, действовал во многом механически, считая себя весьма ценным механизмом для общего дела. Подчиненных он также считал механизмами, вот только временными, весьма бесполезными, постоянно скрипящими, хромающими, и за людей как таковых вообще не считал. Он мог уволить единственного кормильца семьи, беременную женщину, почетного работника корпорации, которому пару лет до пенсии, да вообще он мог уволить кого угодно из подчиненных, ведь то, что творилось с ними за пределами работы, Шарапова вообще ничуть не интересовало. Если и было у этого бездушного человека что-то святое, то никто из окружения этого не знал. Хотя нет, святой предмет на работе для него все-таки существовал, и это была задница Андрея Гучкова, которую Шарапов вылизывал при каждом удобном случае с такой тщательностью, словно знал о задницах все и был старым опытным проктологом. Да, Гучкова Роман чтил чуть ли не за святого (а как же? начальник же), был по-собачьи верен и превозносил в разговорах с подчиненными. И лишь эта преданность держала его от ударов с верхов, лишь протекция Гучкова позволила Шарапову больше двух лет пить кровь подчиненных. Платон всегда недоумевал, почему Гучков столько времени держал такого клеща, получившего в среде подчиненных комичное прозвище «бородатый хомячок» за глупую бородку и толстые щечки, но так и не получил нужного ответа. Если общественная мысль в свое время осуждала таких персонажей, как Илью Обломова и Степана Верховенского, обвиняя их в общественной бесполезности,
