им людей. Но больше всего он боялся, как показалось Ольге, будущих жертв, того, что ему предстояло совершить. Коротко это называлось «страх перед будущим».
В этом заведении мебель была словно подогнана под нее. Стул, на который ее усадили, повторял линию ее испуганного тела: она сидела прямо, до боли, до судорог в спине и ногах, с каменным лицом.
Шестков наслаждался, выдавая свои потаенные чувства лишь трепетными, как у женщины, крыльями носа. Когда он говорил, они раскрывались, как поры, и трепетали. Если бы он позволил себе артикулировать, она не сомневалась, что услышала бы их перезвон. А так его голос заглушал звуки колокольчиков.
Бред...
Ей уже вкололи первые дозы нейролептика, и он уже воздействовал на ее двигательные и оборонительные рефлексы. Она окунулась в состояние пониженной реактивности к «эндогенным и экзогенным стимулам», о чем сказал врач, сознание ее, однако, сохранилось.
– Как там наша подопечная?
Она узнала голос генерала Тараненко. В ее голову пришла странноватая мысль: она хотела на всю жизнь запомнить его бархатистый голос, в который она когда-то куталась, как в теплую шаль, а с другой стороны, она боялась его, боялась всего, что было с ним связано. И она пропустила ответ врача. Наверное, потому, что настроилась на один тембр, а другие не воспринимала. А вот и он.
– Ты не должен задавать вопросов – это раз. Правила игры здесь устанавливаю я. Да, мой дорогой. Но не в твоей больнице, как ты изволил высказаться, а в больнице, которой ты заведуешь. Иначе сменишь кабинет на палату.
Затишье. Перед бурей.
Она совсем близко увидела глаза генерала, его губы, которые пришли в движение.
– Жизнь – как отпуск. Пролетит – не заметишь. Эй, ты меня слышишь?
На своей щеке она ощутила жар, затем услышала резкий звук. Пощечина. Как при грозе. Сначала ослепительная вспышка, а грохот – спустя мгновения.
Зажгло с другой стороны. Еще и еще раз.
Потом генерал стал обвинять ее в том, чего она никогда не совершала. Он выдавал желаемое за действительное, как будто перехватил ее в приемной командующего Оперативной группой, а не в предместье Мазари-Шарифа. Такое чувство, что он летел в Штаты, а она, угрожая оружием, заставила пилотов посадить самолет.
– Как же я ошибался в тебе... Мне казалось, мы с тобой в одном порошке стираны. Но кто мог подумать, что ты готова воскреснуть по зову родины?.. Невероятно. Невероятно. Один человек, одно ничтожество едва не переломило мне судьбу. Но не жизнь. Не жизнь, ты слышишь? А ты уже умерла. Я разговариваю с покойницей. Думаешь, мне страшно смотреть в твои мертвые глаза?.. Мне стыдно перед собой...
Он пьян. Она поняла это, уже задыхаясь в коньячных парах, на которых его мысли мчались по кругу.
Бороться, бороться. Противиться ядам, которыми ее пичкают. Она что-то быстро сдалась. Пусть думают, что ее сломали, но это не так. Но кому рассказать о своей стойкости? А это важно. Очень важно, чтобы хоть кто-то
