любой факт будет трактоваться в пользу этой установки. Допустим, Гагарин печален и скорбит о смерти Пушкина. Как трактуют этот факт современники? Н. М. Смирнов в своих «Памятных записках» пишет: «…подозрение, что князь Гагарин был помощником в сем деле, подкрепилось еще тем, что он был очень мало знаком с Пушкиным и казался очень убитым тайной грустью после смерти Пушкина»[20]. Гагарин, в свою очередь, возможно уже зная отзыв Смирнова, пишет: «С Пушкиным я был в хороших сношениях; я высоко ценил его гениальный талант и никакой причины вражды к нему не имел»[21].
Всякое лыко в строку: современники Пушкина, подозревавшие Гагарина, доказывали истинность своих подозрений тем, что Гагарин стал иезуитом, то есть постригся, отрекся от мира. «Несчастный исход дела, – пишет Н. И. Греч в “Записках о моей жизни”, – поразил князя до того, что он расстроился в уме, уехал в чужие края, принял католическую веру и поступил в орден иезуитов»[22]. Как будто приход к Богу может происходить исключительно в силу угрызений совести – в качестве моральной компенсации за свою давнюю вину: написанию и распространению «подметных писем». Подобные мнения о себе Гагарин наверняка знал. Он справедливо парирует их, просто обращаясь к элементарной хронологии: «Пушкин был убит в феврале 1837 г., если не ошибаюсь (27 января по старому стилю – дуэль с Дантесом; 29 января – смерть. – А. Г.); я вступил в орден иезуитов в августе 1843 г., – слишком шесть лет спустя; в продолжение этих лет никто не приметил за мной никакого отчаяния, даже грусти, и, сколько я знаю, никто не останавливался на мысли, что я эти письма писал; но, как я сделался иезуитом, тут и стали про меня говорить»[23]. Близкий друг Пушкина Соболевский, учинивший в 1861 году допрос с пристрастием Гагарину, категорически отрицал его вину, не соглашаясь с П. В. Нащокиным и говоря, что он «слишком любит и уважает Гагарина»[24], чтобы питать к нему малейшее недоверие.
Одним из первых, кто предложил версию вины Гагарина, судя по всему, был князь П. А. Вяземский, именно он писал о Гагарине: «Он был всегда орудием в чьих-нибудь руках, прихвостником чужих мнений и светских знаменитостей, даже некогда и подлеца Геккерна»[25]. О роли князя Вяземского в преддуэльной истории Пушкина мы скажем подробнее ниже.
П. Е. Щеголев категорически настаивал на вине князя П. В. Долгорукова. Его называли за его хромоногость «косолапый» или «кривоногий» (bancal). Граф В. Ф. Адлерберг в передаче П. Н. Бартенева вспоминал, как Долгоруков якобы, стоя позади Пушкина во время одного из петербургских вечеров, растопыривал пальцы рогами и поднимал их вверх, указывая кому-то на Дантеса и кивая в сторону Пушкина: рогоносец, мол. Все современники отмечали злобный и саркастический нрав Долгорукова, но этого все-таки мало для обвинений в написании пасквиля.
Главным аргументом Щеголева было анонимная записка Долгорукова князю М. С. Воронцову, написанная измененным почерком, вложенная в его письмо, в котором
Последний год жизни Пушкина. М., 1988. С. 340.
Последний год жизни Пушкина. М., 1988. С. 340.
Там же. С. 319.
Там же. С. 318.
