полет? Ты представь…
– Сами слетаете!
Кроткий не торопясь и обстоятельно начал доказывать, что сегодня каждый хороший пилот на счету, что еще вчерашние задания не довыполнены и, если не улучшится погода, эскадрилья «пустит пузыри».
– Дошло до тебя? – закончил он.
– Вполне… До меня дошло, что завтра можно уйти с работы на полчаса раньше, так как сегодня вы задержали меня своей проповедью именно на это время.
Квадратный подбородок Кроткого дрогнул, и он тяжелым кулаком ударил по столу. А Пробкин только развел руками:
– Кодекс законов о труде надо чтить, товарищ командир не менее, чем уголовный.
Кроткий тяжело задышал:
– Встать! Встать, бисов сын!
Пробкин демонстративно положил ногу на ногу.
– Дрючком бы тебя перетянуть по перечнице! Отстраняю от полетов на неделю!
– За что?
– По кзоту твоему! Иди жалься… топай, топай!
Пробкин пожал плечами, встал и вышел, а Кроткий повернулся к Романовскому, выдернул дрожащими пальцами папиросу из пачки, закурил:
– Видал ферта?.. Классный пилот, а баламут! Вечно недоволен, морщится, пререкается. В армии я бы ему десять суток гауптвахты влепил за язык, а тут… И думаешь, куда спешит? На перрон! Встречать из Адлера свою куклу – стюардессу, нести ее чемоданчик!
– Ты не имел права отстранять его от полетов.
На минуту воцарилось неловкое молчание. Кроткий сделал несколько быстрых затяжек и вдавил папиросу в пепельницу.
– Есть же предел терпению!.. Страшно устаю с такими, – вздохнул он. – Трудно работать. Народу не хватает. Летаем, как заведённые, от восхода до заката. Домой пожрать съездить некогда! А что стоит мне держать в руках этих пацанов? Сейчас все грамотные, все законы знают. А сюсюкаться, уговаривать я не привык… Втягивайся в работу, Боря. Поможешь?
– Я заметил, ты стал чисто говорить по-русски, когда не волнуешься.
– Ты, что ли, один академии кончал… Где остановился?
– Я тут, вещи в камере хранения.
– Квартиру организуем, а сегодня ночуешь у меня. Познакомлю с семейством, да нам с тобой есть о чем побалакать.
– Рад буду.
Романовский вышел в коридор. Синеватый папиросный дым стлался под потолком, лениво втягиваясь в открытую форточку окна. У подоконника стояли группкой пилоты. По их возбужденным голосам он понял, что разговор затрагивает всех. Поэтому они и сгрудились вокруг Пробкина, круглая белесая голова которого возвышалась в середине. Против него в независимой позе стоял Василий Туманов.
– Так, значит, пройдешь? – иронически спрашивал Пробкин.
– Пройду! – упрямо твердил Туманов.
Романовский подошел ближе и тоже задымил сигаретой.
– Видимость ноль, облака прилипли к земле, а наш Василек героически
