дочь?
– А что дочь? Папина она дочь, вышла потом на крыльцо, я сам видел, как она велела кровь московита и схизматика грязной тряпкой стереть. Из моих гусаров трое только и уцелели поначалу, еще троих люди Комарницкого на вилы да косами… А перед тем как меня и вас увозить со двора, пан приказал и тех выживших… к столбам привязать велел да сынов своих рубить по живому человеку учил. Стасика и Штефана. Сказал, кто своего первым зарубит, тот призом третьего получит для умертвления. Подарок отцовский перед отъездом. Штефан победил, хоть и младший, но ловко, чертяка, саблей владеет. Пока Стась Захарова по лицу рубил, он Михайле Марьину саблей горло рассек, до хребта, а потом уж, не торопясь, Соловьеву живот распорол да кишки на саблю мотал, играючи. – Ротмистр втянул воздух сквозь зубы, словно испытывал сейчас боль. – Хороший у отца сын, послушный. И умелый. Вот сейчас нас с вами привезут на место, а потом пойдут в польский легион вступать. Отец благословил. Ну ничего, даст бог, встречусь я с ними в бою, посмотрим, у кого сабелька быстрее…
– Но я так понимаю, что сейчас вам трудно будет свою угрозу исполнить. Вы ведь в плену.
– Пока в плену, – засмеялся ротмистр. – А там – как бог даст. Я ведь не первый раз в плен попал, судьба у меня такая. И не к полякам меня угораздило, а к туркам. А это, скажу я вам, не просто так…
– Ну да, они дикие, сыновей, наверное, на пленных с саблями напускали да учили живот распарывать. Дикари, азиатчина…
– Эк вы меня поддели, злой вы человек, Сергей Петрович… – Ротмистр покачал головой. – Ничего, как-то уже сложится, получится… Пересекутся дорожки… А нет, так вы передайте в мой полк, что случилось, и наперво – кто это сотворил… Передадите?
– Полагаете, у меня больше шансов уцелеть?
– А что тут полагать, ежели оно так и есть? Кто я – ротмистр провинциального гусарского полка? А вы, извиняюсь, князь. Гвардейский офицер. Вас, возможно, сам император знает. А вашу семью – так точно. Или поменяют вас на кого из своих, или в плену держать будут до конца кампании… Париж посмотрите…
– Видел я Париж, – автоматически ответил Трубецкой и спохватился, что этого, нынешнего, Парижа он как раз и не видел. Князь Трубецкой – видел, даже учился в нем, а тот, кто сейчас называется Сергеем Петровичем Трубецким, – бывал только в Париже двадцать первого века, имел удовольствие проталкиваться сквозь толпу африканцев и арабов на площадке перед Эйфелевой башней.
– А я вот – не был, – сокрушенно мотнул головой ротмистр. – Ну да ничего, так полагаю, что побываем еще в Париже… Не я, так мой полк.
Дорога стала шире, лошади побежали быстрее.
Трубецкой поднял голову, посмотрел вперед: деревья расступались, лес заканчивался.
– Приехали, наверное, – сказал Трубецкой. – Но это не Вильно. Мыза какая-то.
– А вы прямо в Вильно хотели, Сергей Петрович? С императором побеседовать? Вы его, кстати, в Париже будучи, не видели, часом?
– Нет,
