– как весна, хоть он и говорил Всевышнему, что истощился телом, да душа у него словно у птицы весенней, радостно поющей гимн небу, солнцу и жизни. Мне вдруг вспомнилось наставление мудрецов: если вы встретите старика, который радостен и весел, как дитя малое, живите рядом с ним, ибо он достиг высшего.
– Бывают и у меня трудные минуты, брат Владимир, бывают, когда кажется все – конец, нет выхода, только тьма впереди и никаких надежд. Но скажу тебе, что в такие минуты Господь не оставляет нас, как нам кажется, а попускает нам некоторые скорби, чтобы мы укрепились в вере еще больше. Разве в благополучии человек вспоминает о высшем? Лишь когда надежд нет на земное, человеческое, тогда и вспоминаем о Создателе, Отце нашем небесном.
Старец провел рукой по бороде, разглаживая ее.
– Мне было столько же лет, сколько сейчас тебе, Владимир. Годы те в России были – сущий ад, который попустил людям Господь за отступление. Людей ссылали, расстреливали ни за что, издевались как звери. Меня тоже арестовали и на Соловки отправили.
– Вы и на Соловках были? – воскликнул я, забывая, что передо мною сидит действительно старый человек, о жизни которого я почти ничего не знаю.
– Был. И не я один, миллионы людей попали за колючую проволоку, но вернулись немногие. Не буду тебе рассказывать, брат Владимир, каких ужасов я там насмотрелся, не хочу тебя расстраивать, да и память об этом излишне не хочу бередить. Однако поведаю тебе один случай, который поможет тебе в жизни, особенно в трудные минуты – будешь вспоминать, и будет тебе эта история поучением. Уже не помню, за какую провинность, но посадили меня в карцер вместе с одним стариком, которому было тогда столько же лет, сколько и мне сейчас. Старика звали Феодосий, он священником был, говорят, что много лет он в Иерусалиме у Гроба Господня служил. Заключенные его не трогали, уважали. Ах! Ну да, вспомнил, заступился за меня отец Феодосий. Бандит один, местный уголовный авторитет, хотел проучить меня, а старец удержал его. Схватил за руку, в которой был занесенный нож. Начальство лагерное каким-то образом разузнало такое дело, вот нас двоих и упрятали в карцер. А карцер этот, мил человек, считай, что – могила, так как оттуда только трупы выносили, никто не выдерживал там более десяти часов. Мороз минус сорок, внутри все обито железом. А нам двое суток назначили, понимая, что живыми мы уже оттуда не выйдем… Остались мы вдвоем, двери за нами закрыли и засовы задвинули. Страх на меня напал жуткий, конец, думаю. Стал я в этой маленькой комнатенке бегать, прыгать, чтобы согреться и старику говорю, давай отец шевелись, иначе погибнем, а он стоит себе. Вскоре устал я и понял, что все бесполезно, в бессилии опустился на колени и заплакал. А холод уже прямо к сердцу подбирается. Кончилась, думаю, твоя жизнь, Арсений. А старец мне говорит: «А ну давай молиться, Арсений, становись рядом со мной и будем Господа и Царицу Небесную просить о помощи». Отец Феодосий стал вслух на память творить молитвы. Я стою рядом, прижавшись к нему плечом, и пытаюсь повторять за ним каждое слово.
