подвели Мустафу к хозяину палатки, который между тем лег на подушки.
– Вот мы привели того, кого ты приказал нам поймать.
Атаман долго смотрел на пойманного и затем сказал:
– Зулиейкский паша! Твоя собственная совесть скажет тебе, почему ты стоишь перед Орбазаном.
Услыхав это, мой брат бросился перед ним на колени и отвечал:
– Господин! Ты, кажется, ошибаешься. Я бедный неудачник, а не паша, которого ты ищешь!
Все в палатке были изумлены этой речью. Но хозяин сказал:
– Тебе мало может помочь твое притворство, потому что я приведу к тебе людей, которые хорошо знают тебя.
Он велел привести Зулейму. В палатку привели старую женщину, которая на вопрос, не узнает ли она в моем брате зулиейкского пашу, отвечала:
– Конечно! Клянусь могилой Пророка, это паша, а никто другой.
– Видишь, негодный, как не удалась твоя малодушная хитрость? – гневно заговорил атаман. – Ты для меня слишком жалок, чтобы я испачкал твоей кровью свой хороший кинжал; но завтра, когда взойдет солнце, я привяжу тебя к хвосту своего коня и буду скакать с тобой по лесам, до тех пор, пока оно не скроется за холмы Зулиейка!
Тогда мой бедный брат упал духом.
– Это проклятие моего жестокого отца подвергает меня позорной смерти! – воскликнул он плача. – И ты погибла, милая сестра, и ты, Зораида!
– Твое притворство не поможет тебе, – сказал один из разбойников, связывая ему за спину руки. – Убирайся из палатки, потому что атаман кусает себе губы и посматривает на свой кинжал. Если ты хочешь прожить еще одну ночь, то уходи!
Когда разбойники собрались увести моего брата из палатки, они встретили трех других, которые гнали перед собою пленника. Они вошли вместе с ним.
– Вот мы привели пашу, как ты велел нам! – сказали они и подвели пленника к подушке атамана.
Когда пленника вели, мой брат имел случай рассмотреть его и сам поразился сходством между собой и этим человеком; только лицо у того было смуглее и борода чернее. Атаман, по-видимому, был очень изумлен появлением второго пленника.
– Кто же из вас настоящий? – спросил он, смотря то на моего брата, то на другого человека.
– Если ты подразумеваешь зулиейкского пашу, – отвечал гордым тоном пленник, – то это я!
Атаман долго смотрел на него своим строгим, страшным взглядом, а затем молча сделал знак увести пашу. После этого он подошел к моему брату, разрезал кинжалом его веревки и сделал ему знак сесть к нему на подушку.
– Мне жаль, незнакомец, – сказал он, – что я принял тебя за того негодяя; но припиши это непостижимой воле неба, которая привела тебя в руки моих братьев именно в час, предназначенный для погибели того нечестивца.
Мой брат стал просить у него одной-единственной милости – тотчас же позволить ему опять ехать дальше, потому что всякое промедление может сделаться для него гибельным.
