ворвется веселый перезвон колоколов. Густой кустарник скрывал говоривших, но ясно было, что они пробираются у самого подножия дюны, в сторону равнины и леса. Свежие и чистые голоса легко доходили до погруженного в свои думы старца и звучали так явственно, что можно было расслышать каждое слово.
Женский голос произнес:
— Поторопитесь, Флешардша. Сюда, что ли, идти?
— Нет, сюда.
И два голоса, один погрубей, другой помягче, продолжали беседу.
— Как зовется та ферма, где мы сейчас стоим?
— «Соломинка».
— А это далеко?
— Минут пятнадцать, не меньше.
— Пойдемте быстрей, тогда, может, и поспеем к ужину.
— Верно. Мы сильно запоздали.
— Бегом бы поспели. Да малышей, гляди, совсем разморило. Куда же нам двоим на себе трех ребят тащить. И так вы, Флешардша, ее с рук не спускаете. А она прямо как свинец. Отняли ее, обжору, от груди, а с рук она у вас все равно не слезает. Привыкнет, сами будете жалеть. Пускай сама ходит. Ну ладно, и холодного супа похлебаем.
— А какие вы мне башмаки хорошие подарили. Совсем впору, словно по заказу сделаны.
— Какие ни на есть, а все лучше, чем босиком шлепать.
— Прибавь шагу, Рене-Жан.
— Из-за него-то мы и опоздали. Ни одной девицы в деревне не пропустит, с каждой ему, видите ли, надо поговорить. Настоящий мужчина растет.
— А как же иначе? Ведь пятый годок пошел.
— Отвечай-ка, Рене-Жан, почему ты разговорился с той девчонкой в деревне, а?
Детский, вернее мальчишеский, голосок ответил:
— Потому что я ее знаю.
Женский голос подхватил:
— Господи боже мой, да откуда же ты ее знаешь?
— А как же не знать, — удивленно произнес мальчик, — ведь она мне утром разных зверушек дала.
— Ну и парень, — воскликнула женщина, — трех дней нет, как сюда прибыли, а этот клоп уже завел себе милую!
Голоса затихли вдали. Все смолкло.
IV. Aures habet et non audiet[60]
Старик не пошевелился. Он не думал ни о чем, вряд ли даже мечтал. Вокруг него разливался вечерний покой: все дышало доверчивой дремой, одиночеством. На вершине дюны еще лежали последние лучи догоравшего дня, равнину окутывал полумрак, а в лесах уже сгустилась ночная тень. На востоке медленно всходила луна. Сияние первых звезд пробивалось сквозь бледноголубое в зените небо. И старик, весь поглощенный мыслью о будущих жестоких трудах, как бы растворялся душою в невыразимой благости бесконечного. Пока это было лишь неясное просветление, схожее с надеждой, если только можно применить слово «надежда» к чаяниям гражданской войны. Порой ему казалось, что, счастливо избегнув козней неумолимого моря и ступив на твердую
Имеет уши, но не услышит (лат.)
