я возвращаюсь к утверждению, что все создано из ничего, чтобы в ничто возвратиться. Из вечного, то есть из материи, Бог не создал бы ничего смертного. Из великого не сотворил бы малого Тот, Кому более прилично производить из малого великое, то есть из преходящего – вечное, что обещает Он и нашему телу. И этот залог Своей силы и Своего могущества Он решил поместить в нас, чтобы мы верили, что Он даже вселенную воскресил из ничего, словно мертвую, и сделал существующей из несуществующей.
35. Хотя об остальных состояниях материи не следовало бы и рассуждать, ибо прежде хорошо бы установить, что она вообще существует, однако мы будем исходить из того, что она будто бы существует, чтобы тем более стало ясно, что она не существует, раз не существуют и другие ее состояния, и чтобы тем самым Гермоген признал свои противоречия. «На первый взгляд, – говорит он, – нам кажется, что материя телесна. Будучи же исследована «правильным разумом», она оказывается ни телесной, ни бестелесной». Что это за «правильный разум», который не сообщает ничего правильного, то есть ничего не подлежащего сомнению? Ибо, если я не ошибаюсь, всякая вещь должна быть или телесной, или бестелесной (ибо я могу допустить, что нечто может быть бестелесным, но лишь относительно субстанций, в то время как сама субстанция есть тело всякой вещи). А кроме телесного и бестелесного, вне сомнения, нет ничего третьего. Но теперь пусть будет и третье, которое открыл этот «правильный разум» Гермогена, представляющий материю ни телесной, ни бестелесной. Но где оно? Каково оно? Как называется? Как описывается? Как понимается? Одно ли то объявил «разум», что материя ни телесна, ни бестелесна?
36. Но вот он высказывает нечто обратное. Или, может быть, Гермогену повстречался уже совсем другой «разум», объявляющий, что материя отчасти телесна, отчасти бестелесна? Итак, теперь, чтобы материя не была ни тем, ни другим, ее следует считать и тем, и другим? Теперь она будет и телесной, и бестелесной вопреки гласу вышеупомянутого «правильного разума», совершенно не отдающего себе отчета в своих словах, как, впрочем, и другой, новоявленный «разум». Ибо он хочет, чтобы в материи телесным было то, из чего образуются тела, бестелесным же – несотворенное движение. «Ведь если бы, – говорит он, – существовало только тело, то у него не могло бы появиться ничего бестелесного, то есть движения. А если бы материя была совершенно бестелесной, то из нее не возникло бы никакого тела». Насколько же правильнее этот «разум»! Но если ты, Гермоген, и линии ведешь так же правильно, как и рассуждаешь, то вряд ли найдется живописец безрассуднее тебя. Ибо кто же согласится вместе с тобой считать движение второй частью субстанции, – оно ведь не субстанциально, поскольку не телесно. Оно, скорее, свойство (accidens) субстанции и тела; как действие и удар, как скольжение и падение, – так и движение. Ведь если что-либо движимо чем-либо другим или самим собой, действие его есть движение и, конечно, не есть часть субстанции, как это пытаешься утверждать ты, превращая бестелесное движение в бестелесную
