к Бобре-ку, может, в надежде, что такой убогий бродяга, как это было в обычае, начнёт шутить, забавлять их и побудит к смеху. Но Бобрек казался для этого непригодным, только смотрел исподлобья, облачаясь в такую покорность и униженность, что аж жаль делалось, глядя на беднягу, а это унижение монашеской одежды пробуждало сострадание.
Аудиенция, данная бедняге, казалось оконченной; пришельцу уже было нечего там делать, получив от канцлера обещание дать работу, но не выгоняли его и он сам выходить не думал. Он стоял у двери, притулившись к стене. Духовная особа с цепью, княжеский канцлер, больше других им интересовался. Чувствовал в нём брата по перу, потому что во всём этом довольно многочисленном обществе их, тех, что умели читать и писать, возможно, было только двое.
Бобрек, быть может, должен был удалиться, хоть уходить ему не хотелось, если бы в эти минуты во дворе не послышались живо скачущие кони, а опытное ухо сидящих у стола уловило, кроме топота лошади, звон железа, объявляющий о прибытии вооруженных людей.
Все обратили на дверь любопытствующие взгляды. Сделалось тихо, а в сенях голос маршалка объявил о чьём-то прибытии.
Как всегда, когда что-то производило на него чрезвычайное впечатление, Семко поднял голову и его брови грозно стянулись. Тогда его красивое и молодое лицо тем, кто помнил старого Зеймовита, немного напоминали его хмурый и строгий облик.
С головой, обращённой к двери, князь ждал объявление маршалка о прибытии какого-то гостя, не догадываясь, кто это мог быть. Впрочем, гость не был там редкостью, потому что шляхта охотно к нему приезжала. Пользуясь тем, что внимание было отведено от его бедной особы, клеха, стоявший у двери, немного отошёл от неё и прильнул к стене в углу так, что его почти было не видно.
Однако он не уходил.
К двери приближался голос маршалка, открыли две её створки и в дверном раме появилась, как бы оправленная в неё, красивая фигура, как статуя рыцаря. Мужчина был средних лет, весь как из железа выкованный, державшийся просто, высокого роста, одетый по-дорожному и по-солдатски.
С головы он не снял ещё блестящего шлема, на верхушке которого виден был растянутый на прутьях, завязанный белый платок, словно отмеченный кровавыми каплями.
Это была его эмблема – Старый Наленч. Не была она такой красивой для глаз, как у многих в то время придворных рыцарей и турнирных поединщиков, которые больше на панских дворах рисовались перед женщинами, чем в поле перед врагом.
Доспехи на нём не были ни позолоченными, ни эмалированными, они были простые, железные, но сделанные по мерке, для кафтана, и сидели на нём как с иголочки.
Все её части: наплечники, наколенники, нагрудник подходили друг к другу, а ремешков им в походе не ослабляли. Огромный меч на рыцарском поясе висел сбоку, маленький мечик имелся под рукой. Из железного обрамления выглядывало лицо с усами и короткой бородкой, мужественное, загорелое, полное, красное, с искренними и мужественными глазами, которые лгать не умели. Смотрели смело и гордо.
Увидев его,
