как воспримет запросы этих людей система, наша задача всего лишь отслеживать их и приводить носителей к совершенному знанию.
Теперь я понял, что означало корявое слово: «Отказать». Оно ставило окончательную жирную точку под моими надеждами оказаться хоть сколько-нибудь потребным членом социального общежития, выйти, наконец, из вязкой тени непризнания и забвения. Хотя по другую сторону от существующей черты реальности – посвящение в таинства Мироздания, которое, пусть не напрямую, но может услышать тебя.
Я хотел ещё раз взглянуть на вердикт, доставленный мне фиглярствующим посланником, но холл парадной оказался пуст: не было не только стола и столозаседателя в шутовском наряде, но и пресловутой двери на боковой стене лифтовой шахты.
Поднявшись в свою квартиру на высоком этаже, я взглянул в окно. Передо мной раскинулся вечерний покой Мироздания с мириадами звёзд и блуждающими по бесконечному межгалактическому пространству лучами света. Тёмное небо казалось необычайно огромным, однако почему-то я не ощущал себя ничтожной песчинкой в этой космической необъятности, а напротив, чувствовал свою сопричастность неизбывному и величественному коловращению Вселенной. Как знать, быть может её судьбоносные жернова вскоре начнут двигаться по скорректированным траекториям, способным обходить несовершенства и неутешительные парадоксы бытия, с которым мы субъективно связаны личным временем.
«И общей не уйдёт судьбы…»
На моих юношеских работах, когда я ещё не умел правильно смешивать краски, начали проступать первые прописи, просвечивая под скрывающими их окончательными проработками.
Впору бы задуматься о тленности всех творений и вспомнить Державина с его посылом забвения во всепоглощающей «реке времён», но я, отчего-то, напротив, подумал о Вечности. Нет, не о Вечности в её честолюбивой ипостаси, а о другой её грани – естественной, абсолютной, вселенской.
«Что наша жизнь?» – пел где-то в метафизической глубине тенор Германна, и мне казалось, что наша жизнь действительно может быть представима игрой, игрой Мироздания, где единственно подлинная сущность – переживаемое мгновение, не отягощённое ничем: ни прежним опытом, ни силой притяжения или отталкивания в нашем столь причудливо устроенном человеческом мире. В бурлящем людском мире с его гибельной тяжёлой водой «реки времён», где необходимо промывать цветные стёклышки впечатлений, через которые легко и свободно можно смотреть на лучезарное солнце, не мигая, как это способны делать небесные птицы, что «не сеют, ни жнут, и ни собирают в житницы».
«…но таков путь туда…»
И Седьмый Ангел вострубил, потому что никто не хотел слышать Ему предшествующих. Он старался не смотреть вниз, где не было ничего нового под солнцем. Люди привычно ненавидели то, что есть, и любили то, чего не бывает.
Ангел не хотел никого из них называть по имени, но на зов трубы Его откликался всякий,
