этого жесткого мужчины? Очень хочу понять, но пока не удается.
– В общих чертах знаю. Но в подробности не лезу. Сейчас это не мое дело.
Тамара Львовна наливает нам чай. Достает из тумбочки конфеты и зефир.
– Угощайся, не стесняйся, чувствуй себя как дома.
– Спасибо.
– Ты не завтракала, наверное, сегодня? Бледная, как смерть.
– Да, поесть не успела. Не думала, что мы сегодня куда-то поедем, – оправдываюсь я.
– Давай, оладьев напечем?! Любишь? – с воодушевлением предлагает женщина.
– Если честно, я стараюсь не есть много мучного.
– Конечно, лучше же без сил свалиться! От пары оладушек еще никто не умирал. Гарантирую.
После чая Тамара Львовна предлагает мне переодеться в ее халат, и помочь с приготовлением. Я решаю не отказываться. Мне сейчас положительные эмоции нужны как воздух. Надо представить, что я живу нормальной, обычной такой жизнью, а не вишу над адским котлом вверх ногами, так и рискуя туда провалиться.
Обычно у меня не было необходимости готовить. Даже в выходные, когда этим занималась мама, она предпочитала одиночество. Ей все время казалось, что мы с Юлей будем только мешать.
Печь оладьи мне понравилось. Оказывается, это ни так уж трудно. А, главное, отлично отвлекает от переживаний. Вовлекаешь в процесс и… пропадаешь.
Пока мы лакомимся, собственноручно приготовленным блюдом, женщина рассказывает мне истории из своей жизни. Забавные и грустные.
Пару раз я даже смахиваю из глаз слезы, так жалко становится героев ее рассказов.
Оказывается, что Тамара Львовна всю жизнь работала в детском доме, а сейчас сидит на пенсии. У нее нет своих детей, и она всегда была сильно привязана к своим воспитанникам.
– Так, подожди минуточку, – поднимается она со стула, когда наш разговор уже становится более откровенным.
Женщина скрывается в соседней комнате, а, затем возвращается с большой коробкой из-под конфет.
Она ставит ее на стол, а затем снимает крышку.
Я очень удивляюсь, когда вижу в ней вовсе не конфеты. Там лежат фотографии: цветные и черно-белые, вырезки из газет.
Тамара Львовна копошится в своем богатстве, а затем достает один из снимков и показывает его мне.
– Вот, – говорит она, указывая мне на одного из детей, которые там изображены. – Узнаешь?
Я понимаю, что речь идет об Алаеве, но узнать его в невысоком мальчишке на снимке не получается.
– Это Ризван?! – уточняю.
– Да. Единственная фотография, на которой его удалось заснять.
– В каком смысле? – мне не очень понятно.
– Он часто сбегал. На улице жил даже дольше, чем у нас. Но я всегда встречала его с распростертыми объятиями. Понимала, что это его единственным способ справиться с собой.
– Он… он всегда был таким… – пытаюсь подобрать
