хотя в первый раз услыхала, что Байрон умер за свободу. – Не мешай, Сашечка, а то навру.
– А она похожа на гречанку.
– Мама?
Вопрос был нов и интересен, и Линочка положила карандаш. Оба, нахмурившись, смотрели друг на друга, вспоминая, что видели греческого, но только и могли вспомнить, что гимназическую гипсовую Минерву с крутым подбородком и толстыми губами.
– Нет, не похожа! – решила Линочка, вздыхая от натуги.
Саша улыбнулся в своей зеленой тени:
– А я знаю, на кого она похожа. Сказать? Она похожа на одну бабу с базара, которая продает селедки, такая закутанная в платок.
– Ну вот глупости, нашел с кем сравнить! Мама такая… – Линочка искала слова, но не нашла, – такая… барыня.
– Нет, правда. Я не могу тебе объяснить, но она ужасно, ужасно похожа! Особенно когда никто не покупает и она сидит так, сложив руки, и совсем не шевелится, а из-под платка такие ужасно огромные глаза. Ты не думай, я ее уважаю.
– Погоди, не мешай, я припоминаю.
Линочка совсем спрятала глаза в брови и полураскрыла рот; и вдруг задохнулась и зловещим шепотом сказала:
– Сашенька! Я нашла!
И все более таинственным шепотом, округлив глаза, шептала:
– В нашей церкви… знаешь? – есть на левой стороне картина… знаешь? – и там нарисована одна святая, и ну вот! Она похожа на икону!
– Правда? – поверил Саша.
– Нет, ты подумай, как это страшно: на икону!
Оба испугались. Мама, обыкновенная мама, такой живой человек, которого только сейчас нет дома, но вот-вот он придет, – и вдруг похожа на икону! Что же это значит? И вдруг она совсем и не придет: заблудится ночью, потеряет дом, пропадет в этом ужасном снегу и будет одна звать: «Саша! Линочка! Дети!..»
– Куда ты, Саша?
– Встречать маму.
– Иди, иди! Какой ветер!
– Она сказала, что зайдет к Добровым.
– А калоши?
– Я без калош.
В прихожей не было огня, и в окно смотрела вечно чуждая людям, вечно страшная ночь.
– Где моя тужурка?
– Вот. Я держу. Иди, иди!
После этого страшного вечера, закончившегося, однако, совсем благополучно: Елена Петровна уже подъезжала к дому на извозчике и встретила Сашу у самой калитки, – связь между детьми и матерью как будто еще окрепла, а в обращении Саши появлялась особая мягкость, сдержанная нежность и какое-то своеобразное джентльменство. Словно в этот именно вечер, сознав себя взрослым, Саша по-мужски услуживал матери, провожал ее по вечерам и уже пробовал, насилуя свой рост, вести ее под руку. Но делал он это с таким достоинством, что не пришло в голову улыбнуться ни Линочке, ничего неестественного не заметившей, ни самой Елене Петровне. Ходил Саша тайно от Линочки и в церковь, где была картина, и нашел, что сестра права: какое-то сходство существовало; но он не долго думал над этим, порешив с прямолинейностью чистого ребенка: «Все матери святые». Но то, что всегда знала мать: боязнь
