это нам назначил время выхода? – спросил Руссов.
– Беда назначила… – тихо ответил Комаров.
– Обойдем, Батя?
– Вперед! Вы не возражаете, Галина Терентьевна?
– Нет, но очень боюсь.
– Я тоже.
Самолет срезал первый бок облака. Потом вошел в следующее, мощное, и вроде бы остановился в грязно-молочном крошеве. Быстро темнело вокруг. На экране пеленгатора гроз часто замигал яркий острый лучик. Комаров ощупал замки привязных ремней.
Кабину ослепила мокрая ночь. Самолет вздрогнул еще раз и затрясся, загромыхал. Длинные голубые искры лизнули фонарь пилотской кабины, разбежались по металлическим переплётам, и на концах крыльев, казавшихся чёрными, замерцали короткие кроваво-голубые сполохи. Светящиеся капли стекали к законцовкам консолей4, там собирались в яркий комок и отскакивали белыми искрящимися пучками.
Федор Руссов крутил непослушный штурвал, стараясь выдержать курс, и ему казалось, что скрипят не дюралевые ребра машины, а его собственные. Струйки пота вырвались из-под шлемофона, поползли по черным бровям. Комаров потянулся к нему, вытер платком пот. Руссов благодарно кивнул, но не обернулся: взгляд прилип и не мог оторваться от приборов.
Вверху, на правой стороне кабины, вспыхнула красная лампочка, в наушниках зазуммерило. Тон звука быстро поднялся до свиста.
– Тысяча вольт на сантиметр! – повернув бледнеющее лицо к пилотам, закричала Лехнова и указала пальцем на мерцающие крылья.
Самолет ударила лавина капельной воды и кристаллического льда, то черная, то ярко-белая, как взрыв. Что-то треснуло под приборной доской, и в кабине резко запахло озоном.
Руссов ни разу в жизни не проходил мощного грозового облака, но понимал, что положение аховое. Их шестидесятитонный разведчик для такой стихии просто игрушка. Машина может вызвать на себя концентрированный удар молнии, и тогда… Комаров опять хотел стереть горячую липкую водицу со смуглого, окаменевшего лица Руссова, но их тела рванулись вверх, привязные ремни больно обжали плечи, не дав повиснуть под потолком кабины.
Секунды падения быстро пожирали высоту. Удержать машину не было сил. Волчком крутился силуэт самолета под стеклом авиагоризонта, и штурвал, выламывая руки пилотов, бился об упоры. Голубые огни слизнуло с консолей. Захлебнулся вой грозомера в наушниках. Руссов падал с чувством обреченности, как падают в пропасть во сне.
– Правый остановился. Запускай! – услышал он глухой, какой-то нереальный голос Комарова и, подчиняясь ему, не осмысленно, автоматически потянулся к кнопке запуска двигателя.
Самолет ударился о восходящий поток воздуха и, будто всхлипнув от напряжения, резко рванулся вверх. Руссову казалось, что он превращает в блин подушку сиденья. Тяжелая голова ушла в плечи, потекло серое, черное время…
Потом что-то царапнуло его лицо. Приоткрыв глаза, он увидел перед носом платок, голубой в желтую крапинку, твердые
консоль – крыла часть крыла от его конца до фюзеляжа.
