простите? – темные глаза Павла округлились от потрясения.
– Повезло с соседями, ей-богу, – добавила женщина.
– Между прочим, раньше весь этот дом принадлежал моей семье, – возмутился Павел, – и если мы согласились…
– Вот именно! Будет теперь всякая дворянская шваль нам жизнь портить! Извращенцы! – бросил кто-то из заднего ряда, но Павел в ответ на это просто захлопнул дверь.
– Вовремя, а то бы сейчас началось взятие Бастилии, – заметил Штольц, переглянулся с Цестой, и оба внезапно рассмеялись.
– Т-твари! – прошептал Павел и пнул ни в чем не повинную дверь, из-за которой все еще доносились отдельные вскрики.
– Кошачий концерт! – вспомнил Цеста и снова рассмеялся – звонким мальчишеским хохотком.
– Нет, я их убью! – взвыл Павел и бросился к шкафу в коридоре.
Штольц еле успел вцепиться в его руку: он знал, что композитор держит там карабин.
– Нет, я их перестреляю, как…
– Перестань! – произнес Цеста спокойным тоном, но его звучный голос пронесся по длинному коридору с силой громового раската, и Павел сразу остановился.
– Простите, пане Цесто.
– Можно и на «ты», – Цеста обнаружил, что стоит на мятой газете, так и лежавшей на полу, наклонился, чтобы поднять ее, но замер, разглядев фотографию на первой странице, и тотчас же резко выпрямился.
– А знаете что? – сказал он. – Пойдемте ко мне.
Павел и Олдржих неуверенно переглянулись.
– Там нам никто не помешает, – заверил их Цеста.
– М-ммм… ты уверен? – выдавил Павел. – Мне кажется, твоя… твоя подруга… вряд ли будет в восторге…
Штольц хихикнул.
– Моя – кто? – не понял Цеста. – А! Вы заходили… Нет-нет, ребята, все будет отлично, уверяю вас!
– Ну что ж, – Павел подошел к входной двери и прислушался. За дверью было тихо, но композитор покачал головой: – Ничего, если по пожарной лестнице?
В трамвае было порядочно народу. Большинство пассажиров с несколько иррациональным неодобрением косилось на троих молодых людей вполне приличного вида: видимо, подозревали, что они не на работу едут, а по каким-то другим делам, вероятнее всего, домой – отсыпаться. Только две молодые женщины не сводили с Цесты доброжелательного взгляда. Может быть, они узнали в нем популярного певца по фотографии с афиш, а может быть, нашли, что даже сейчас, бледный и толком не выспавшийся, он был как-то романтично интересен.
Цеста смотрел в окно и не замечал их взглядов, как и не менее внимательных глаз Павла, словно бы стремившихся поглотить каждую деталь его облика.
Отвернувшись от окна, он перехватил взгляд композитора и улыбнулся, поднимаясь с места.
– Нам выходить.
Павел с Олдржихом удивленно переглянулись: трамвай привез их в новый район города, до квартиры Цесты отсюда было довольно далеко.
На рассвете поднялся холодный ветер, улицы превратились
