своих солдат в строгом теле, особо не позволяя расслабляться. «Из него выйдет хороший служака, – подумал Каблуков, – не то, что из меня. Замполит недаром говорит, что я слишком мягкий. Война кончится – уйду». Но как не давать временами поблажки людям, с которыми вместе идёшь на смерть и делишь порой последний кусок хлеба, Каблуков не понимал. Зато знал, случись что, бойцы не бросят, вытащат даже из самого кромешного ада. Как тогда, на плацдарме за Вислой, когда его вынесли двое солдат после неудачной атаки. Немцы беспощадно поливали свинцом отходивший на исходные батальон, но раненого в обе ноги Каблукова подхватили Прохоренко и Сафиуллин, несмотря ни на что не бросили истекавшего кровью командира. Они вскидывали на руки его лёгкое тело и пригибаясь неслись назад, валились в очередную воронку, пока немец не опомнился и не врезал по ним из прочёсывавшего всё поле, зажатое между лесочком и рекой, крупнокалиберного зенитного пулемёта.
Когда командиры вернулись, веселье в роте было в самом разгаре: солдаты шумно разговаривали, бурно жестикулировали, кто-то на трофейном аккордеоне пытался наигрывать «Катюшу», несколько голосов не в такт затянули её первый куплет. Каблуков с Выгоревским переглянулись: «Народ отдыхает, лейтенант, дай им повеселиться». Ротный совсем на гражданский манер кивнул и, отказавшись от рюмки, определил на пост у ворот усадьбы непьющего восемнадцатилетнего солдатика из керженецких староверов.
Каблуков не заметил, как Выгоревский подозвал старшину, и они куда-то исчезли, рядом с ротным заспорили туляки с хохлом Нечипоруком. Один из туляков доказывал:
– А я тебе говорю, звери они. Вот ты почему думаешь хозяин этой домины сбежал? – спросил, указывая рукой на коттедж, служивший им для постоя.
– Ну пропаганды багато слухал, думаю, – предположил Нечипорук.
– Ага, держи карман, пропаганды. Мы тут позавчера встретили двух поляков – они на него работали. Так твоя жертва пропаганды тут маленький концлагерь устроила: за неснятую шапку плетьми воспитывал, так и говорил: «Вас, свиней, только плети исправят!»
– Ну не знаю, а вот жинка писала, шо нашего наймолодшего, коли помер в Германии, похоронити нема где було, так одна немка дала мисце сына, який пид Сталинградом загинув.
– Ну похоронить нашего брата, так это они завсегда пожалуйста, – не унимался туляк.
Каблуков отошёл от спорщиков, после бессонной ночи ему страшно хотелось спасть, но что-то удерживало старшего лейтенанта здесь, в уютную постель совершенно не тянуло. Он побыл ещё в кругу своих бойцов: аккордеонист уже играл «Смуглянку», и это у него получалось гораздо лучше. Под мелодичную музыку Каблуков не отказался от рюмки коньяка, протянутой Лизуновым и вышел к ручью. Он не стал искать тень под молодой липой, наверное, младшей сестрой той, что стучится в окно его комнаты. Напротив, с наслаждением растянулся на согретой майским солнцем траве. Лучи земного светила ласково укутали его теплом, шелестящая листва убаюкивала сознание, а монотонный плеск воды звучал, как колыбельная. «Ну вот она всё-таки закончилось, война
