Кое-какие старые дела, пришлось разобраться, – сказала я и принялась навьючивать лошадей.
Той ночью я выпила куда больше виски, чем следовало. Я бы не постеснялась утопить свои печали и в Мачке, да знала, что ничего хорошего из этого не выйдет. Дивные Девы пребывали в отличном настроении. Завтра они собирались брать четырехчасовой на выходе из ущелья Келли. Они строили планы, где делать засаду, как устроен состав, где лучше подниматься на борт – и все это слушали Пинкертоны. Словно холодный ручеек тек сквозь мои внутренности. Словно я подняла голову посмотреть на звезды, и взгляд уперся в лунную ночь, грубо намалеванную на муслиновом занавесе.
– Ты там в порядке, Адди, детка? – Жозефина прищурилась на меня, словно оценивая, не пора ли поить недужную микстурой от лихорадки.
– В порядке. Устала просто, – соврала я.
– Пусть только Энигма сделает нам завтра четырехчасовой, – Колин хлопнула меня по спине, – и я покажу тебе такую цель, Адди, что ты все свои печали позабудешь.
Они подняли за меня тост, но виски горчило во рту, да и голова уже раскалывалась.
Когда все уснули, я вытащила себя из постели и пошла одна в горы. Сверху я долго глядела на палатки возрождения, белевшие по берегам черной ленты, змеившейся через лощину. В ней люди оставляли свои грехи; из нее выходили с видением в сердце. Джон Баркс говорил, что выбор есть, но я не была в этом так уж уверена.
День, когда его крестили, выдался ужасно жарким. Небо с утра стало тускло-оранжевым, да таким и осталось. Мы собрались на берегу, чтобы проводить юных кающихся. Джон стоял среди них, отмытый и отскобленный до скрипа, сияя чернотой волос.
– Я возьму тебя в жены, Адди Джонс, вот увидишь, – шепнул он мне, прежде чем встать в строй.
У меня заболел живот. Я хотела сказать, чтобы он этого не делал, а лучше быстренько собрал бы вещи, и тогда мы с ним сбежим на первом же дирижабле. Мы своими глазами увидим, есть ли в мире что-то еще, кроме обломков камня, крутящихся в бесконечной космической ночи. Но я хотела и другого – чтобы я оказалась неправа. Мне нужно, обязательно нужно было знать. Так что я стояла и смотрела, как старейшины облачают его в белую рубаху и миссис Джексон умащает ему веки, а высокопреподобный кладет под язык лепесточек Мака. Когда Джон обмяк, женщины затянули псалом, а мужчины опустили безвольное тело в смолу. Черная река сомкнулась над ним, как звериная пасть, пожрав ноги, руки, грудь… Наконец скрылось лицо, и я принялась отсчитывать секунды. Одна. Две. Три. Десять… Одиннадцать… Двадцать…
Рука разорвала черное зеркало, за ней наверх прянуло испятнанное смолой лицо. Джон Баркс не хотел лежать смирно, он хрипел и хватал воздух, сражаясь с Мачком в крови. Казалось, его охватил припадок экстаза, о которых написано в Единой Библии – ну, когда всякие там святые старцы и избранные пастухи вдруг начинают видеть в мире что-то еще, помимо пыли, и бледных лун, и беззубых ухмылок шахтеров…
– О, небеса! – кричал Джон. – Вижу новорожденные звезды и вижу суда великие, распростершие паруса свои навстречу заре в золотых лентах облаков. О, Трисвятой! О, Агнец! О, крови ток
