рекой, о детях, научившихся улыбаться, певших и плясавших по истертым полам «Святой Агаты»…
И я бегом кинулся в сторону полисмена, гревшегося при помощи исполняемого на месте народного танца «Прыг-скок», засунув руки для тепла себе под мышки.
– Констебль, скорее! – закричал я в притворном ужасе, который ни одна живая душа на свете не сочла бы притворством. – Помогите! Он сейчас убьет себя!
Сестра, которая пришла посидеть с заплаканными детишками той ночью, звалась Марией Иммакулатой[5] и была не только непорочна, но и вполне добросердечна, хотя не то чтобы ясна умом. Я помнил ее еще по больнице: малость отсутствующая особа в апостольнике, с лицом, как черносливина, она ласково омывала мои раны и торжественно обнимала, если я просыпался посреди ночи с криком.
Добрая монахиня была совершенно уверена, что вся «Агата» безутешно оплакивает самоубийство всеми обожаемого патрона, Зофара Дроблворта, и раздавала все те же картонные ласки всякому, кто по неосторожности подворачивался под руку. То, что никто из нас не пролил ни слезинки, осталось скрыто от нее, хотя она с удовлетворением отметила, как гладко крутятся шестерни «Святой Агаты» даже в отсутствие часовщика.
Весь следующий день она продолжала циркулировать среди скорбящих, заверяя, что мы и глазом моргнуть не успеем, как у приюта уже будет новый директор. Никого эта новость почему-то не утешала: мы слишком хорошо себе представляли, какого сорта граждане ловятся на такие вот хлебные местечки.
– Если бы мы только могли каким-то образом оставить «Агату» себе, – простонал я сквозь зубы, тщетно стараясь сосредоточиться на манометре пневматического эвакуатора, который мы взяли в починку.
Монти бросил на меня внимательный взгляд. Интенции сестер тоже не давали ему покоя.
– Не думаю, что мне хватит сил пришить еще одного в такие короткие сроки, – заметил он. – И потом, если мы продолжим изводить наших ангелов-хранителей, кто-нибудь рано или поздно заподозрит неладное.
Тут не захочешь, а прыснешь. Но тоска быстро нахлынула вновь. Все же было так хорошо – как нам после такого вернуться в кабалу? Сестры ни в жизнь не позволят стаду детей-инвалидов самим собой управлять.
– Все псу под хвост! – воскликнул я. – Такой потенциал пропадает!
– По крайней мере, мне осталось всего два года, – мрачно пробурчал Монти. – А тебе сколько до восемнадцати?
Я наморщил лоб и уставился через грязное окно мастерской в стальное февральское небо.
– Сегодня десятое февраля?
– Одиннадцатое.
Я хрюкнул.
– Значит, можешь поздравить меня с днем рожденья, дружище Монти. Мне уже восемнадцать. Полагаю, я окончил школу «Святой Агаты» и готов поискать в жизни чего получше. Я теперь совершеннолетний, сынок.
Он протянул руку и церемонно пожал мой крюк.
–
От
