, как назло, радовала последними солнечными деньками, но ночи уже стали холодными, и пилоты рассчитывали, что тонкая белая пелена в воздухе послужит хоть призрачной, но защитой, а не могильным саваном.
Унтер-офицер Зигфрид выглянул в квадратное окошко, стараясь понять, на какую встречу стоит рассчитывать «Тетушке Ю», пролетая над позициями русских. В небе безраздельно властвовала чернильная темнота, перемешанная с ватой облаков. Одинокий луч прожектора скользнул мимо да лениво ухнула зенитка, надеясь на чудо. Вот и все, линия фронта осталась позади.
Гофрированный дюраль обшивки совершенно не держал тепло и в салоне было достаточно прохладно. Но троих пассажиров в форме воздушно-десантных войск, проблемы холода заботили меньше всего. Напротив Зигфрида сидела молодая женщина, представившаяся Катрин, а рядом с ней здоровяк Ханц с погонами лейтенанта. Женщина держала перед собой карманное зеркальце, разглядывая что-то на своем лице, но время от времени бросала взор больших серых глаз на Зигфрида, Ханц был более прямолинеен и его сверлящий взгляд стал раздражать унтера уже с момента взлета.
«Абверовцы? Похоже на то… Чувствуют себя прожжёнными парашютистами. Их бы на тот проклятый остров… Сразу бы спесь слетела, как фальшивая позолота, – при воспоминании о прошлом рана в плече с готовностью отозвалась болью, заставив поморщится. – Еще и ящики непонятные с собой волокут. Что там? Оружие? Динамит? Опять будем прыгать безоружные… Поди потом, ищи по темноте это барахло!»
– Вы давно в десанте? – прервал молчание Ханц.
– Я участвовал в высадке на Крит, герр лейтенант.
– О, да вы у нас герой! – протянул тот, скривив рот в подобии улыбки.
– Медаль и ранение, герр лейтенант.
– Вы ведь родились в Норвегии? – будто невзначай бросила Катрин, и сразу же Ханц перестал скалить зубы. – И при рождении получили романтическое имя Сигурд?
– Мои родители немцы… – Внутри Зигфрида все похолодело: «Прознала все-таки ведьма проклятая…»
Он через силу улыбнулся:
– Я покончил с прошлым. Мое имя Зигфрид, и я доказал свою преданность рейху своей храбростью на поле боя, – он демонстративно коснулся нашивки за ранение, бросив снисходительный взгляд на лейтенанта.
Ему показалось, что такой знак явно дал понять этим двоим, кто здесь настоящий солдат. Но смутить их ему не удалось.
– Если бы было все так просто…. – Катрин покачала головой. – Можно сделать вид, что прошлого нет, но оно никогда не оставит нас, порой возвращаясь в таких формах, что заставляет вскрикивать во сне и просыпаться в холодном поту.
– Мое прошлое безупречно, и я крепко сплю по ночам, – четко произнес Зигфрид. Непонятный разговор уже начал ему надоедать.
– Вам повезло… Особенно с именем, – Катрин и Ханц понимающе переглянулись, как будто их слова имели только им понятный смысл, и замолчали.
Через некоторое время Катрин демонстративно постучала по циферблату часов.
– Момент…
Ханц достал бумажный пакет и надорвал его край. Извлек карту и показал ее Катрин. Та достала свой пакет и тоже вынула из него карту. Они сверились друг с другом, и Ханц, покачиваясь, пошел в сторону пилотов.
По изменившемуся наклону фюзеляжа и положению Луны, Зигфрид понял, что они делают поворот. «Новый план полета», – догадался он и автоматически взглянул на часы. Фосфоресцирующие стрелки показывали два часа ночи.
***
– Дай, дай я посыплю! – парнишка лет восьми прыгал около седого деда, с интересом рассматривая кудахчущих пернатых.
В деревню Ваню привезла тетка. Сунула большой чемодан и сказала Макарычу, что тут ему будет безопасно. Сама останется при госпитале, а город вот-вот сдадут немцам А в такую глушь они не полезут.
Но город держался и фронт, как бессильная волна, бился об его бастионы.
После городской жизни Ване было все интересно и не скучно. Только иногда страшно по ночам, когда ветер завывал за черными окнами, или таинственно скрипели половицы, отчего казалось, что в доме кто-то ходит невидимый.
Это вам не город с постоянным движением запаздывающих конок, а то и автомобилей, распугивающих клаксонами зевак, с распевающими песни ночными гуляками и просто пешеходами, спешащими куда-то по своим делам, шаркая по булыжным мостовым и матерящимися при попадании в оставшуюся после дождей грязь или ямки на тротуарах. Свет газовых фонарей был хоть и тускл, но его хватало, чтобы отвоевать у темноты городские улицы.
Другое дело здесь. Тишина и умиротворение природы каждую ночь окутывали дворы ватным покрывалом, словно погружали на дно черной речки, что протекала неподалеку.
Только в этой тишине нет-нет
