фильтра воду и поглядываю в зеркальные створки холодильника – мамина любимая фишка, чтобы, по ее словам, держать себя в форме. Не знаю, в какой такой форме эта ерунда держит, но вот меня зеркала каждый раз только угнетают.
Нет, я не жалуюсь на фигуру, она у меня нормальная: и грудь есть, и талия. Бедра чуть большеваты, но это широкая кость – так, по крайней мере, всегда твердила мама. Меня убивает другое. Например, мои волосы: я уснула с влажной головой и теперь точно не усмирю эту копну в стиле афро, поэтому просто завязываю на макушке пушистый хвост.
Вымучиваю улыбку и бешусь еще сильнее, потому что ненавижу свои выпирающие клыки. В детстве мне их вырвали, чтобы передние зубы встали на место, но, когда начали расти коренные, все пошло не по плану. Родители пожалели меня и не стали насильно ставить пластинки: я боялась, что меня будут дразнить. Поэтому заработала комплекс на всю жизнь. Это я уже сейчас научилась рефлекторно прикрывать рот рукой, когда смеюсь, и улыбаться без зубов, раньше у меня через день была бы истерика. Как-то раз я даже порезала все фотографии, где были видны зубы.
И это я еще молчу про шрамы, которые заработала, втихаря сжигая мамины фигурные свечи: в двенадцать я часто переодевалась в ее шелковый халат и воображала себя такой же крутой актрисой. Свечи жгла для атмосферы, а в итоге подожгла синтетический тюль в родительской комнате. Все закончилось почти хорошо благодаря садовому шлангу. А про щиколотку и мой позор перед Бессоновым я даже вспоминать не хочу. Слава богу, мы учились в разных школах (он – в спортивной), и не пришлось хотя бы там встречаться с ним – чтобы сгорать от стыда, хватало и двора.
Кривлюсь сама себе, а после убегаю в ванную, где быстро скидываю джинсы с кофтой и отправляю их в корзину для белья. Понюхав пижаму из сушилки, потому что ненавижу, когда папа забывает и портит мою одежду своим кондиционером, я уже предвкушаю сон. О да, в мягкой кровати с ортопедической подушкой: мама пару лет назад накупила их для всей семьи, чахнущей за компьютерами. Но между ребер внезапно простреливает. Я не могу сделать вдох.
Дверь в папину спальню открыта, а он всегда запирает ее за собой. Пол усеян клочками бумаги, а это очень нехороший знак. Сердце сжимается, щемит в груди. Я не слышу музыки: пульс барабанит в висках. Я будто проваливаюсь в бездну; в животе все переворачивается, как при свободном падении. Боюсь сделать шаг, потому как уже знаю, что меня ждет.
Заглядываю в комнату, но там никого нет. Папы нет. Забыв обо всем, я обегаю весь дом – пусто. Точно ищейка, с надеждой обыскиваю двор – нет, никого, пустота. Во мне мигом закипает злость. Ну что, он совсем не понимает? Если его заметят после десяти на улице, еще и в нетрезвом виде… да кто угодно! Соседи, прохожие, не дай бог, тот же Бессонов! Если его вдруг заберут в дежурную часть, то он… Он ведь не отделается предупреждением! С его вечными опозданиями на несколько дней в инспекцию, с тем, как он грубил сотрудникам… Он же просто сядет в тюрьму!
Главное правило условного срока – исправление осужденного. А этот осужденный ни черта не хочет исправляться! Ему словно все равно. Иногда
