доказательные и убедительные, но они не отвечают на основные вопросы – хотя бы потому, что их не ставят»68. Между тем одним из этих «основных вопросов» является вопрос о методе исследования канона соцреализма, о той теоретической логике, благодаря которой отдельные сюжеты смогут преодолеть рубеж иллюстративности и сами по себе приобретут качество объясняющих специфику культурной динамики 1930–1950‐х годов. Важность этого вопроса первостепенна еще и потому, что наблюдаемое сегодня «растекание» научного знания в подавляющем большинстве случаев имеет произвольный характер, когда каждая новая работа все больше усложняет, декомпозирует и все меньше проясняет картину литературного процесса эпохи сталинизма. Наиболее последовательным и вполне отвечающим специфике ситуации, сложившейся в Советском Союзе в период сталинского правления, оказывается метод, предполагающий рассмотрение сферы соцреалистического культурного производства как совокупности прихотливо взаимодействующих институциональных механизмов формирования и трансляции текстового канона соцреализма69.
На сегодняшний день не возникает сомнений в необходимости преодолеть стагнацию в изучении официальной советской культуры сталинизма, которая возникла в гуманитарной науке в связи с появлением в начале 2000‐х годов работ, монополизировавших эту область культурной истории. Поэтому особенно важным оказывается поиск нового подхода к исследованию институциональных механизмов, структурировавших поле соцреалистической культуры, определявших его центр и периферию.
Сложилось так, что в отечественной и зарубежной науке о литературе наибольший интерес для исследователей традиционно представляют именно негативные санкции власти, адресуемые писателям, поэтам, драматургам и другим участникам литературного производства. Не представляется возможным сегодня даже подсчет работ, полностью или частично посвященных, например, случаям О. Э. Мандельштама или М. А. Булгакова, травле Б. Л. Пастернака или печально известному ждановскому постановлению 1946 года70. Несомненно, ряд имен и случаев может и должен быть продолжен; об осознании этой необходимости специалистами говорят многочисленные труды и публикации последних лет71. Н. А. Богомолов в статье, посвященной вопросам периодизации и специфики русского литературного процесса первой половины ХX века, пишет о необходимости обращения к «литературному быту»72 при построении истории литературы прошлого столетия: «…награждение орденами, премии (особенно сталинские) <…> вообще экономическое положение писателей и т. п.»73. Однако рассуждает он об этом обращении как о периферийном (если не факультативном) в вопросе создания «общей картины исторического развития русской литературы после 1917 года», отдавая предпочтение задаче изучения «противостояния [власти] отдельных личностей»74. Между тем рассмотрение подобных разрозненных взаимодействий
Об осознании перспективности институционального метода в изучении советского официального искусства говорит появление в западной славистике работ, посвященных ключевым институтам культурного производства сталинизма. См., например:
О предыстории ждановского доклада в августе 1946 года подробнее см.:
Среди них следует упомянуть отдельные тома из серии «История сталинизма» (РОССПЭН), работы К. М. Азадовского, М. М. Голубкова, Н. А. Громовой, Е. А. Добренко, Н. В. Корниенко, Н. М. Малыгиной, Г. А. Морева, Б. М. Сарнова, Р. Д. Тименчика, Д. М. Фельдмана, Л. С. Флейшмана, Б. Я. Фрезинского, а также труды многих других исследователей, чья деятельность по большей части связана с изучением и публикацией архивных материалов (П. А. Дружинин, М. Н. Золотоносов и др.).
Подробнее о специфике этой аналитической категории, ставшей одной из важнейших для позднеформалистской литературной теории, см.:
Там же.
