почему-то только Эва его ощущает. Может, права маменька, что дело не в ромашке, а в мнительности Эвы? И… и в том, что ромашку добавляли в вечерний отвар. Вместо чая.
Вот она и привыкла.
Под вкусом ромашки хорошо маскировать иные травы. Красную кровохлебку и ядовитый лютик, тот, который болотный.
Странная смесь, если разобраться.
Эва знала о свойствах… и поднялась. Вышла и увидела… себя, укрытую плащом. Не слишком чистую солому, местами и вовсе смешанную с каким-то мусором. Крышку, которую ставят на ящик. И сверху наваливают мешки. От мешков исходит дурной запах, который пробивается вниз, под крышку. И будь Эва в сознании, она бы точно лишилась чувств от этой непередаваемой вони.
Ящик зацепляют. И тянут.
Ставят на повозку к таким же ящикам. И Стефано деловито ходит вокруг.
Волнуется.
Хоть кто-то тревожится о ней, об Эве… и от радости вдруг стало легко-легко, настолько, что нить, соединяющая душу с телом, истончилась до крайности.
И Эва заставила себя успокоиться.
Надо… после Происшествия маменька строго-настрого запретила ей использовать Дар. И правильно. Ведь могло бы повториться. И… и вообще, к чему это?
Девушке из хорошей семьи надо думать о вещах действительно важных.
Например, о замужестве.
А не о путешествиях души вне тела.
– Не жалко ее? – поинтересовался кривой и поразительно некрасивый возница, забираясь на козлы. Он и двигался как-то боком, да и Эва видела темное облако, окружавшее этого человека.
Проклятье.
И давнее. Пусть даже несформированное, неоформленное и какое-то… какое-то не такое, будто сплетенное из разных… точно. Как интересно!
Эва впервые такое видит.
– Сама виновата, – пожал плечами Стефано и ловко забрался в фургон. Тот был грязен и невзрачен и ничем не отличался от прочих, заполонявших городок.
Вот возница цокнул языком, свистнул, и меланхоличная лошадь тронулась с места. Загрохотали колеса по мостовой, и ящики затрясло.
Будь она в сознании…
Стефано пополз куда-то вперед, где обнаружился закуток, отгороженный от основной части фургона доской. Места там было мало, но Стефано всегда отличался какой-то невероятной стройностью. И это его смущало. А Эве, наоборот, нравилось.
Виделось в этой субтильности и хрупкости нечто донельзя изысканное. Благородное. Как в книге, где сила не важна, а главное – красота души.
Ехали.
И ехали.
Долго. Она уже и заскучала. Верно, поэтому и решилась… ну еще потому, что возвращаться в тело не хотелось категорически. Ладно, когда оно просто спит, но сейчас-то тело лежит запертое в тесном ящике, а его окружают вонючие мешки.
…Но до чего ведь хорошо вышло!
Маменька с утра получила письмо, что брат возвращается. Правда, толком Эва не поняла, один ли, с невестою ли… и останется ли та невестой после возмутительного побега. Маменька, когда о нем узнала, чувств лишилась,
