тихо, скоро буду.
Мы помахали для приличия ей вслед рукой и толкнули калитку. И окаменели от восторга. В центре двора на больших клеенках пенились воздушные клоки чистой белой шерсти. За три дня Ба успела ее промыть, просушить, взбить деревянным прутом и распушить облаком.
– Ух ты!!! – выдохнули мы. – Красота-то какаааая!
Шерсть была белоснежная и, казалось, искрилась на солнце.
– Ура, – запрыгала Манечка, – кругом лето, а у нас зима, вон посреди двора лежит целая куча снега!
Мы подошли поближе. Потрогали аккуратно шерсть – она приятно поскрипывала в руках и вкусно пахла стиральным порошком.
– А давай разуемся и походим по ней! – У Маньки загорелись глаза.
– Мань, – замялась я, – Ба нас за это по головке не погладит.
– Да ладно тебе, у нас же ноги чистые, мы осторожно! – Манька быстро скинула сандалики и ступила в шерсть. – Ой! – вскрикнула она. – Здорово-то как и немного щекотно.
Я последовала ее примеру. Ходить по шерсти оказалось сплошным удовольствием, она была пушистая и очень мягкая и доставала аж до Маниных коленок, а мне доходила до середины икр.
– Можно ласточкой в самую гущу нырнуть! – крикнула Маня и бросилась вниз головой.
Раздался глухой стук.
– Ой, мамочки, – Манина перекошенная мордочка вынырнула из шерсти, на лбу моментально раздулась шишка. Она потрогала ее. – Ты, это, поаккуратнее тут с нырянием, а то под клеенками голый двор, я вот на что-то твердое напоролась.
– Больно? – Я нагнулась присмотреться к шишке.
– Больно! – вскочила на ноги Манечка. – Только я потом буду расстраиваться, а то сейчас времени у нас в обрез!
Времени действительно было в обрез, поэтому мы спешили порезвиться вдоволь.
Сначала мы развлекались тем, что перекатывались по шерсти туда и обратно. Потом мы стали кидаться ею, словно снежками, друг в друга. Снежки по причине рыхлости отказывалась долетать до цели, поэтому приходилось кидаться друг в друга с разбега. Тормозить мы вовремя не успевали и вылетали на голую землю, увлекая за собой часть шерсти.
Потом Маня попала «снежком» мне в рот, и меня чуть не вывернуло, пока я извлекала изо рта волосики. С воплем: «Дура, что творишь!» – я кинулась на нее, и мы долго мутузили друг друга посреди клочьев шерсти.
Потом мы устали и решили помириться. Лежали рядышком и смотрели в небо.
– А я могу плюнуть так, что мой плевок поднимется в небо, а потом упадет тебе в лицо, спорим? – сказала я.
– До неба не доплюнешь, – лениво отозвалась Маня, – но попробовать можно.
И мы минут пять плевались вверх, с прицелом попасть друг в друга. Исплевали себя вдоль и поперек.
А потом Маня сделала роковое предложение.
– Нарка, – сказала эта вечная зачинательница самых опасных наших проделок, – а помнишь, как папа весной доводил до ума погреб?
Я помнила, конечно.
