заявлял: «Предначертанный Г. И. план общего усмирения Кавказских племен, основанный на той главной мысли, что оно возможно только посредством постепенного овладения всеми, или большею частью способов, какие теперь имеют горцы к своему существованию, дабы, стеснить их чрез то в общественном и частном их быте до возможной степени, вынудить их к безусловной покорности воле правительства. Единственным средством к достижению этой двоякой цели признана, как то иначе и быть не могло, сила оружия»[147].
При этом подчеркивалось, что «всякая мысль об экспедициях и частных воинских поисках» неприемлемы, так как «опыты предшествовавших лет положительно доказали, что подобные действия, бесполезно раздражая горцев, не могут иметь ни малейшего влияния на их усмирение, по маловажности и ничтожности наносимого им вреда, который в полудиком состоянии горских племен слишком удобно и легко вознаграждается»[148].
Но уже в упомянутой записке генералу А. И. Нейдгарту император собственноручно писал, что необходимо покорение враждебного нам населения Кавказа, «но это покорение следует исполнить не одним оружием, напротив того, действовать осторожно, неторопливо и так, чтоб куда достигнем, оттоль не возвращаться, не став твердой ногой»[149].
Прежние усилия и план страдали оперативной бесплодностью, проявлявшейся в том, что достигавшиеся ценой серьезных жертв и издержек тактические успехи «не приводили к коренным изменениям общей обстановки на театре войны, не обеспечивали стратегического выигрыша. Война, не знавшая крупных сражений и состоявшая из длинной серии расчлененных во времени и пространстве действий мелких подвижных отрядов <…> такая война не обещала скорой победы. Она принимала форму упорной и затяжной борьбы на истощение»[150].
Само наличие большого количества проектов и записок, наводнивших имперскую канцелярию и другие, причастные к кавказским делам государственные ведомства, было следствием отсутствия у властей ясной и выверенной программы действий, направленной на обеспечение желаемого результата. Правительство шло за событиями, а не направляло их. Решение той или иной задачи изменяло ситуацию и определяло поле деятельности, на котором часто прибегали к экспромту.
С другой стороны, нельзя было априори создать выверенный чертеж действий, поскольку все столкнулись с тем, чего никогда точно не знали – условиями и особенностями Кавказа. По этой причине Кавказ сделался для всех учителем. Он давал уроки тем, кто воевал, тем, кто управлял, тем, кто там поселялся и жил, а также и в том числе – императору. Углубление понимания и опыт в продолжение многих лет постепенно могли определить необходимые задачи и средства их решения, а вместе с ними и общие очертания целей.
После пережитых российской стороной цепи военных неудач 1842–1843 гг. все большее число, и в первую очередь военных начальников, стало участвовать в поисках более конструктивной политики на Кавказе.
К середине 40-х
АКАК. Тифлис, 1884. Т. IX. С. 244.
Там же.
ГАРФ. Ф. 672. Оп. 1. Д. 84. Л. 18–26; Кавказ и Российская империя: проекты, идеи, иллюзии и реальность. Начало XIX–XX вв. СПб., 2005. С. 380.
