себе отступаться от науки. При желании поиронизировать это можно квалифицировать и как научное рабство.
Санников сидел на диване пригнувшись, положив руки на колени. Гораздо проще было бы откинуться на спинку, закинуть ногу на ногу, сам Рой признавал только непринужденные позы, а юноша показывал, что скромен, смирен, почти смиренен. И он, похоже, искренне не сознавал, что сама его старательно культивируемая скромность – вызывающа, что нарочитая робость сходна с дерзостью. Рою захотелось подразнить Санникова.
– Вам нравится моя каюта, Курт? – Рой обвел рукой стены.
Санников непроизвольно повел головой вслед движению руки Роя. В его глазах засветилось удивление.
– Какие странные краски! Вы сами выбирали их?
Каюта мерцала безднами оттенков фиолетового цвета, в ней не было двух одинаковых участков: красно-фиолетовое сияние превращалось в золото-фиолетовое, золото-фиолетовое становилось зелено-фиолетовым – все было фиолетовым: и стены, и мебель, и потолок, и полы, – и все светилось по-иному, чем рядом, и ярко-фиолетовое погасало в сумрачно-фиолетовом.
– Я люблю фиолетовый цвет, Курт. В нем что-то увлекательно нездешнее, недаром ваш шеф назвал нас с братом мистикофизиками. Фиолетовость, по-моему, равнозначна таинственности. Я и попросил окрасить мою каюту в цвет, напоминающий, что великие тайны – типичность мира. Ведь фиолетовость – крайняя граница видимого спектра, она предвещает закат в невидимость.
– Нет, я реалист, – сказал юноша. – Мир, по-моему, очень прост, только мы не всегда понимаем его простоту. У нас не хватает фантазии на простое, мы нагромождаем сложности. Это от нашей собственной примитивности.
– Сложность от примитивности? Я правильно понял, Курт?
– Совершенно правильно, Рой. Вы не изучали дикарский период человечества? Мне пришлось. Дикарь – интеллектуально примитивен, а ведь как дьявольски сложно его представление о мире! Всюду непонятное, необъяснимое, загадочное, всюду потусторонние силы, призраки, привидения, духи, боги, черти – в общем, мистика. А в основе мистики лежит мистификация. Дикарь мистифицирует природу тем, что видит в ней лишь то, что открывается его скудным чувствам, и пытается внести логику в хаос восприятий. Вот так он придумывает сложнейшую теорию эпициклов Птолемея, чтобы объяснить себе видимое движение планет.
– Дикарь придумывает теорию эпициклов Птолемея? Впервые слышу!
Курт разрешил себе показать небольшое раздражение:
– Птолемей, я знаю, писал книги, принимал ванны, умащивался благовониями: не дикарь, но примитивный по логике человек, строивший координатную систему отсчета от себя как от пупа мироздания. Полагать себя центром природы примитивно, от этого мир жутко усложняется, в его простые законы вторгаются разные фиолетовости, граничащие с провалом в потусторонность.
Рой с интересом наблюдал, как спадает с молодого космолога напяленная на себя смиренность. Рой
