называли. Правая рука отца. Предатель, решивший сдать папу своей семье. Вот только его давно считают мертвым.
– И? – спрашиваю, но больше сама у себя. – Что дальше?
– Раздевайся, – гремит голос мужчины.
Этот маленький старый дом будто полностью заполнен им. Его запахом. Терпким ароматом, который я стала отчетливо ощущать только теперь, осознав все. Его аурой. Силой, прямо сейчас сжимающей меня со всех сторон.
Тогда я была еще ребенком, но много слышала про человека, способного на ужасные зверства. Говорили, не стоило вставать у него на пути. За это папа и ценил зверюгу. А потом… пришлось его усыпить.
– Оглохла? – глядит на меня, как на мелкую мушку. Взгляд недовольный.
А я пошевелиться не могу. Тело отказывается подчиняться. Деру бы дать, пока не поздно, но ноги не слушаются. Точно онемели.
Да и куда бежать? По пути замерзну насмерть в каком-нибудь сугробе. И не факт, что эта зверюга в принципе меня отпустит.
– Будешь в мокром сидеть, воспаление подхватишь. Не похоже, чтобы была привыкшая в сугробах прохлаждаться.
Не заметив реакции, качает головой. Ставит чайник и сам начинает раздеваться.
– Хочешь свалить – дверь открыта. Только сомневаюсь, что дорогу до тачки найдешь. Наши следы замело уже.
Блин! Вот же попала! Глазам становится больно, и я зажмуриваюсь, точно это может хоть что-то изменить. Будто открою их, и лесного дикаря уже не будет рядом. Машина не застрянет в сугробе, а мне не придется искать спасения от холода.
Когда нахожу в себе силы открыть глаза, мужчина уже оказывается голым по пояс. Он развешивает вещи на веревке, отходящей в сторону от печки, и теперь я могу, не стесняясь рассмотреть его шикарное тело. Руки, полностью забитые всякими рисунками. Железные мышцы на спине.
Спаситель открывает дверцу печи. Под треск горящих дров, подкидывает еще несколько поленьев. Наблюдаю за напряжением стальных канатов мышц, как надуваются вены и без того слишком раздутые, отчетливо проступающие даже под чернотой татуировок.
Захлопнув дверцу, мужик снова поворачивается ко мне. Демонстрирует идеальное сложение, широкую грудь, что тяжело, но медленно вздымается, и напряженный рельефный пресс.
Каждое движение кричит о силе, перекатывая живую сталь под кожей. Да, такой разорвет и даже не запыхается.
Я не могу спросить его напрямую. Вдруг мужчина не узнал меня, ведь столько лет прошло, я была малышкой. Сдавать себя не хочется, но знать нужно.
– Что значат ваши татуировки? – стараюсь, чтобы голос был ровным, но от одолевших меня холода и волнения, в нем слышится напряг.
– Ничего, – сухой ответ.
– Я слышала, на ладонях звериные лапы просто так не набивают, – продолжаю допытываться, что выглядит, наверное, очень странно.
– Ты не захочешь узнать ответ, – безразлично. В нем будто вообще нет никаких чувств. Как робот. Без души и сердца. А у меня клокочет все в груди. – И не узнаешь. Потому что сдохнешь от воспаления легких.
Очередной
