являются выражениями, они с необходимостью отсылают к разуму как к единственной инстанции, воспринимающей выраженное. Именно потому, что атрибуты развертывают субстанцию, они, сами по себе, соотносятся с разумом, в котором воспроизводятся все развертывания или сами собой объективно «развертываются». Тогда проблема начинает уточняться: атрибуты суть выражения, но как разные выражения сами могут обозначать одну и ту же вещь? Как разные имена сами могут обладать одним и тем же обозначаемым? «Вы, тем не менее, желаете, чтобы я объяснил вам на примере…, каким образом одна и та же вещь может обозначаться (insigniri) двумя разными именами».
Роль разума – это роль, отсылающая его к логике выражения. Такая логика – результат долгой традиции, стоической и средневековой. Мы различаем в выражении (например, в предложении) то, что оно выражает, и то, что оно обозначает.[95] Выраженное – это что-то вроде смысла, не существующего вне выражения; следовательно, оно отсылает к разуму, который схватывает его объективно, то есть идеально. Но оно высказывается о вещи, а не о выражении самом по себе; разум соотносит его с обозначаемым объектом как сущность этого объекта. Тогда мы понимаем, что имена могут различаться по их смыслам, но что эти разные смыслы относятся к одному и тому же обозначаемому объекту, чью сущность они конституируют. В спинозистской концепции атрибутов есть нечто вроде перестановки [transposition] этой теории смыслов. Каждый атрибут является отличимым именем или выражением; то, что он выражает, – это что-то вроде его смысла; но если верно, что выраженное не существует вне атрибута, то оно, тем не менее, относится к субстанции как к объекту, обозначенному всем атрибутами; таким образом, все выраженные смыслы формируют «выразимое [l’exprimable]», или сущность субстанции. И последняя, так сказать, будет, в свою очередь, выражаться в атрибутах.
Верно, что уподобляя субстанцию объекту, обозначаемому с помощью различных имен, мы не разрешаем существенную проблему – проблему различия между этими именами. Более того, трудность нарастает в той мере, в какой эти имена являются однозначными и позитивными, а значит, формально применяются к тому, что они обозначают: их соответствующий смысл, похоже, вводит в единство обозначенного необходимо актуальное множество. С аналогической точки зрения это не так: имена прилагаются к Богу по аналогии, их смысл «предсуществует» в нем эминентным образом, который обеспечивает их непостижимое, невыразимое единство. Но что делать, если божественные имена имеют один и тот же смысл – применимы ли они к Богу или подразумеваемы в творениях, – то есть во всех своих употреблениях, так что, фактически, их различие не может более основываться на сотворенных вещах, но должно обосновываться в том Боге, какого они обозначают? Известно, что уже Дунс Скот в Средние века поставил эту проблему и дал ее глубокое решение. Дунс Скот, несомненно, является тем, кто дальше всего продвинул предприятие позитивной теологии. Он разоблачил, одновременно, негативную эминенцию
Отличие «выраженного» (смысла) и «обозначаемого»
